Июнь 1941 года. На «линии Молотова»

Защитники ДОТов Брестского укрепрайона погибли, но не сдали своих позиций

Три форта Брестской крепости и добрая дюжина ДОТов «линии Молотова» Брестского укрепрайона расположены на левом берегу Западного Буга, то есть за нынешним кордоном - в Польше. Это самые неисследованные объекты БУРа – Брестского укрепрайона, который простирался на 180 километров вдоль западной границы СССР. Именно они покрыты самой плотной завесой неизвестности.

…Сюда не водят туристов, и нога соотечественника не ступает по бетонным ступеням забытых фортов и ДОТов. О том, что здесь происходили ожесточенные бои, бои не на жизнь, а на верную смерть – свидетельствуют лишь огромные – в размах рук – пробоины в стенах, из которых торчат закрученные толстые стальные пруты.

Как поется в песне про крейсер «Варяг», не скажет ни камень, ни крест, где легли…

Наверное, это был самый короткий международный рейс в моей жизни: электропоезд Брест–Тересполь пересекает мост через Буг и вот минут через пять-семь тереспольский вокзальчик. Но каждая из этих минут заставляет сердце тревожно сжиматься – ведь ты переезжаешь не просто через границу, – через исходный рубеж войны. Вот он тот Рубикон, который семьдесят пять лет назад перешел вермахт. Вон слева, пока еще на нашем берегу старый пограничный ДОТ, который прикрывал в сорок первом этот мост. Поезд медленно въезжает в запретную зону, куда пешеходам вход запрещен, и путь на запад преграждает вспаханная контрольно-следовая полоса, овитая колючей проволокой. Вон торчат из воды обрубки столбов давным-давно сгоревшей переправы.

Кажется, еще немного и ты увидишь немецкого солдата в глубокой каске, который пока еще топчется у пограничного столба генерал-губернаторства Третьего рейха.

И неважно, что это польский жолнеж провожает твой вагон скучающим взглядом. Важно то, что он в иноземном мундире, важно то, что на приграничных польских аэродромах, с которых взлетали в июне сорок первого немецкие бомбардировщики, теперь снова – боевые самолеты враждебного военного блока.

Тересполь

Одноэтажный почти городок, где улицы названы, как в песне Юрия Антонова: Акациевая, Кленовая, Луговая, Тополевая, Каштановая. Но и без политики не обошлось – главная улица названа в честь Армии Крайовой, улица кардинала Вышинского… В центре города – старинный каземат, бывшее пороховое хранилище для гарнизона Брестской крепости. Именно здесь в день начала войны располагался штаб 45-й пехотной дивизии, именно отсюда были отданы в полки приказы – «огонь!». Теперь в прохладном сумраке каземата хранят урожаи клубники и шампиньонов.

Чтобы настроиться на волну того времени, надо сначала уловить, почувствовать его нерв, надо прийти в равновесное состояние духа: пусть будет, как будет, надо ни во что не вмешиваться, ничего не хотеть, пустить все на произвол судьбы.

Поэтому сажусь в первое попавшееся такси и прошу отвезти в ближайшую гостиницу. Таксист везет меня по своему усмотрению в сторону границы. Замечательное место – двухэтажный зеленый коттеджик с вывеской почему-то на немецком языке «Gr ὓ n». Он стоит в 900 мет рах от бугского рукава, за которым виднеется Западный остров в Брестской крепости.

Слева от дороги – старое русское кладбище, основанное еще во времена Российской империи. Справа – мой непритязательный приют; он стоит на краю травяного стадиона, на котором в лето сорок первого играли в футбол немецкие офицеры, жившие в этом же двухэтажном домике, как в казарме.

Странное соседство кладбища и стадиона.

Но мне нужно попасть отсюда в 1941 год, поэтому я покидаю «Грюн-Отель» и иду в город по дороге, соединявший когда-то Тересполь и Брест через крепость. Тогда она называлась Варшавкой и была стратегической трассой, которая проходила через центральный остров крепости. Цитадель была навешена на нее словно огромный кирпичный замок. Теперь «Варшавка» ведет только на кладбище и к отелю, к тупику пограничной полосы. А новая дорога Минск–Брест–Варшава обходит крепость с юга.

Но я попал именно туда, куда надо – в пространственные координаты ТОГО времени.

Прошлое не исчезает бесследно. От него остаются тени, звуки и даже запахи; от него остаются стены и ступени, от него остаются письма и документы… Чтобы увидеть эти тени, услышать звуки, надо только обострить зрение и слух, надо присматриваться к мелочам и прислушиваться к тому, что обычно пролетает мимо ушей.

Например, вот эти отзвуки губной гармошки. Старик-инвалид играет на ней в привокзальном скверике. Подхожу ближе, бросаю в его кепку несколько злотых, сажусь на его скамью и слушаю чуть визгливые, но все же стройные аккорды.

Не так ли играл и кто-то из немецких солдат, которые высадились здесь, на этой станции, в начале лета 1941 года?

С людским потоком попал в центр города, где вместо ратуши или иного подобающего здания доминирует серо-бетонный бункер с клепанными броневыми заслонками. Это был старый пороховой погреб Брестской крепости, который предназначался для самых западных фортов крепости №7 и №6, расположенных в округе Тересполя. В ночь на 22 июня здесь размещался штаб 45-й пехотной дивизии, именно отсюда был дан приказ штурмовать бастионы Брестской крепости.

Стайка велосипедисток обогнала меня по пути в гостиницу. И тут замкнуло: вот оно! Точно так же мчались по этой дороге к границе немецкие велосипедисты. Им надо было промчаться с километр, чтобы немедленно вступить в бой. Дело в том, что сначала их отвели подальше от границы, через которую должны были перелетать «небельверферы» – ракеты, выпущенные по крепости с полевых установок. Эти снаряды еще не были опробованы в реальных боях, летели очень неточно, и чтобы не поразить своих, штурмовую роту отвели подальше, а затем, сокращая время броска, солдаты сели на велосипеды и помчались на исходный рубеж. Батарея реактивных установок стояла, скорее, на стадионе. Здесь ничто не мешало набирать «небельверферам» высоту. А по ту сторону русского кладбища, скорее всего, были позиции сверхтяжелых самоходных мортир типа «Карл». Они были названы в честь древнегерманских богов войны – «Тор» и «Один».

В Тересполь их привезли по железной дороге, и они своим ходом доползли до назначенного рубежа. Благо это совсем недалеко. «Карлов» сопровождали гусеничные погрузчики 600-мм снарядов, которые подавались к орудиям кранами, ведь бетонобойные снаряды весили от полутора до двух тонн (точнее, 2170 кг – из них 380, а то и 460 кг взрывчатки).

Эти монстры создавались для прорыва «линии Мажино», но французы не предоставили им такой возможности: сдали фронт быстрее, чем подвезли мортиры. Теперь они нацеливались на форты Брестской крепости. Благо ее трубы и башни видны невооруженным глазом – прямо с дороги, по которой только что упорхнула стайка беззаботных велосипедисток.

Коденьский мост

Генерал-полковник Леонид Сандалов был едва ли не единственным мемуаристом, посвятившим свою книгу первым дням и неделям начала войны. Войска 4-й армии (Сандалов был начальником штаба этой армии) первыми приняли на себя самый мощный удар вермахта в Бресте, а также южнее и севернее него. Южнее Бреста находилось местечко Кодень, разрезанное течением Буга на две части – западную, некогда польскую, а в 1941 году – немецкую половину, и восточную – белорусско-советскую сторону. Их соединял большой шоссейный мост, имевший стратегическое значение, поскольку через него шла дорога из Бялой Подляски в обход Бреста и Брестской крепости, которая позволяла кратчайшим путем перерезать Варшавскую магистраль между Брестом и Кобриным, где располагался штаб армии.

Сандалов вспоминает:

«… Для захвата моста у Коденя фашисты прибегли к еще более коварному приему. Около 4 часов они стали кричать со своего берега, что по мосту к начальнику советской погранзаставы сейчас же должны перейти немецкие пограничники для переговоров по важному, не терпящему отлагательств, делу.

Наши ответили отказом. Тогда с немецкой стороны был открыт огонь из нескольких пулеметов и орудий. Под прикрытием огня через мост прорвалось пехотное подразделение. Советские пограничники, несшие охрану моста, пали в этом неравном бою смертью героев.

Вражеское подразделение захватило мост, и по нему на нашу сторону проскочило несколько танков…».

Еду из Тересполя в Кодень, чтобы побывать на месте былой военной трагедии, снять мост на фото… Автобус на Кодень ходит не часто. Упустил ближайший рейс, поэтому беру такси, благо цены здесь вовсе не московские. Таксист, пожилой поляк с седыми усами, назвавшийся Мареком, очень удивился названному маршруту.

– Сколько здесь таксую, а в Кодень первый раз россиянина везу!

Таксист, как и большинство его коллег, был весьма словоохтлив, и мне пришлось рассказать о событиях семидесятилетней давности, разыгравшихся на Коденьском мосту.

– Нет там никакого моста!

– Как это нет, если я на карте его видел.

– Карта картой, а я тут живу, и сколько раз в Кодене бывал, никакого моста не видел.

– Должен быть мост!

– Я в Войске Польском сапером служил. Сам не раз мосты через реки наводил. Если бы в Кодене был мост, знал бы наверняка.

Так за спором мы и въехали в живописное местечко на берегу Буга, где сошлись храмы трех конфессий – католической, православной и униатской. Неширокие и невысокие улочки в цветах июньской пору – мальвах, сиренях, жасмине… Тормозим у первого встречного прохожего:

– Где здесь мост через Буг?

– Нет у нас никакого моста.

Марек торжествует: «я же говорил!». Но прохожий дает совет:

– А вы у старого ксендза спросите. Он еще до войны тут родился.

Въезжаем во двор монастырского комплекса, разыскиваем старого ксендза, который родился в Кодене аж в 1934 году. В сорок первом ему было семь лет и он слышал первые залпы большой войны.

– Мост? Был. Да только в 44-м году его разбурили, да так и не стали восстанавливать. Одна только насыпь на берегу осталась.

Ксендз показал нам направление вдоль реки, и мы с Мареком тут же двинулись. Теперь я смотрел на него торжествующе: мост-то все-таки был! Мы долго пробирались по прибрежному бурелому. Места здесь были явно нехожеными. Наконец, наткнулись на заросшую земляную насыпь, которая обрывалась у самого уреза воды. Это и был въезд на Коденьский мост. На нем стояли три старых товарных вагончика, приспособленных то ли под склады, то ли под бытовки. Возможно, именно в таких вагонах и прибывали сюда солдаты вермахта. А на обрыве насыпи стоял бело-красный пограничный столб.

Точно такой же немцы сломали здесь и сбросили в Буг в сентябре 1939 года…

Много позже я узнал, что «в авангарде ударных танковых частей Гудериана с 22 июня 1941 года действовала и 12-я рота III батальона «Бранденбург» под командованием лейтенанта Шадера. Именно это подразделение за несколько минут до начавшейся в 3.15 утра 22 июня 1941 года артподготовки захватило располагавшийся к югу от Бреста Коденьский мост через приграничную реку Буг, уничтожив охранявших его советских часовых. О захвате этого стратегически важного моста сразу же доложили лично Гудериану. Установление контроля над Коденьским мостом позволило уже утром первого дня войны перебросить по нему входившие в состав группы Гудериана части 3-й танковой дивизии генерал-майора Моделя и развернуть их наступление в северо-восточном направлении, имея первоочередную задачу перерезать Варшавское шоссе между Брестом и Кобрином».

На том, на белорусском берегу Западного Буга виднелось продолжение насыпи. Именно там пролилась кровь наших пограничников. Узнать бы их имена! Как странно: имена нападавших известны, а имен героев-защитников нет.

Сказы Бугского леса

Самые ожесточенные бои в БУРе развернулись на участке 17-го пулеметно-артиллерийского батальона, который занимал ДОТы в районе деревни Семятичи. Сегодня это территория Польши.

Но попасть туда надо, в этом и состоит главная цель моей экспедиции. Еще в Бресте бывалые люди предупреждали меня: мол, не стоит соваться в эту глухомань в одиночку. «Мало ли что? У тебя дорогой фотоаппарат. Нарвешься на местных «нациков», и камеру у москаля отберут, и по шее накостыляют. Сам видишь, какая обстановка».

Обстановка, конечно, не радовала: «ястребы» польской политики пошли войной против памятников советским солдатам. ДОТы – это тоже памятники воинскому героизму, самые впечатляющие «монументы»… Вряд ли их будут взрывать. Но все же, пока есть возможность, надо побывать в святых местах, снять то, что сохранилось…

Если долго и пристально смотреть в темные воды реки забвения, то в них начнет что-то проглядывать, нечто проступать…

Так и с ДОТами БУРа.

Далеко не все, но сквозь завесу времени проступают лица, имена, боевые эпизоды, подвиги… По крупицам собирают сведения об июньских боях на этой земле белорусские, российские, немецкие историки – потомки тех, кто здесь сражался и погибал.

Их стараниями стали известны имена капитана Постовалова, лейтенанта Ивана Федорова, младших лейтенантов В.И. Колочарова, Еськова и Теняева…

Они были первыми, кто встретил самый мощный удар вермахта, многим из них выпала доля навечно неизвестных солдат.

Опытные поисковики рассказывают, что перед важным открытием всегда происходят необычные вещи, как будто кто-то из тех, кого ищешь, подает знаки.

Мне важно сегодня найти ДОТ «Орел», и знаки пока никто не подает, даже туристская карта. ДОТы на ней обозначены, но какой из них «Орел», а какой «Сокол», и где «Светлана» – это нужно определять на месте.

Мне нужен «Орел». Этот командирский пятиамбразурный ДОТ держался дольше остальных – более недели. В нем находился командир 1-й роты «уровского» батальона лейтенант Иван Федоров и небольшой гарнизон в количестве двадцати человек.

У села Анусин я прощаюсь с водителем попутки.

ДОТ «Орел» надо искать именно в здешней округе.

Мой старый друг, научный сотрудник центрального архива МО Тарас Григорьевич Степанчук, обнаружил донесение политотдела 65-й армии Военному совету 1-го Белорусского фронта. В нем указано, что после выхода в июле 1944 года соединений 65-й армии на государственную границу СССР в районе села Анусин советские воины в одном из ДОТов нашли на усыпанном гильзами полу тела двух человек, лежавших у искореженного пулемета. Один из них, с нашивками младшего политрука, никаких документов при себе не имел. В кармане гимнастерки второго бойца сохранился комсомольский билет №11183470 на имя красноармейца Кузьмы Иосифовича Бутенко.

Бутенко же был ординарцем командира роты лейтенанта Федорова. Значит, речь в донесении шла о командирском ДОТе «Орел».

Вместе с лейтенантом И. Федоровым в ДОТе находились лекарский помощник Лятин, бойцы Пухов, Амозов… Установить имя младшего политрука не удалось.

«Русские не оставляли долговременные укрепления даже тогда, когда основные орудия были выведены из строя, и защищали их до последнего… Раненые притворялись мертвыми и стреляли из засад. Поэтому в большинстве операций пленных не было», – сообщалось в донесении германского командования.

Углубляюсь в придорожный сосняк, который, если верить карте, переходит в тот самый лес, где стоят наши ДОТы.

Интересно строят ДОТы. Сначала роют колодец. Затем вокруг него возводят бетонные стены. Вода идет на раствор, а затем на охлаждение оружия, на питье гарнизону. Долговременная огневая точка начинается с колодца. Говорят, местные старики-лозоходы помогали нашим саперам находить подземные водяные жилы.

ДОТы – это своего рода бетонные корабли, погруженные по свою «ватерлинию» в грунт, в землю. У них даже свои собственные имена есть – «Орел», «Быстрый», «Светлана», «Сокол», «Свободный»…

«Готовые ДОТы являли собой двухэтажные бетонные коробки с толщиной стен 1,5–1,8 метра, врытые в землю по амбразуры. Верхний каземат делился перегородкой на два орудийных отсека. Планировка выделяла галерею, тамбур, отводивший взрывную волну от броневой двери, газовый шлюз, хранилище боеприпасов, спальный отсек на несколько коек, артезианский колодец, туалет… Вооружение зависело от важности направления и где состояло из 76-миллиметровой пушки и двух станковых пулеметов, где – из 45-миллиметровой, спаренной с пулеметом ДС. Вооружение ДОТов к началу войны содержалось на консервации, боеприпасы и продовольствие хранились на ротных и батальонных складах. Гарнизоны ДОТов в зависимости от их размеров состояли из 8–9 и 16–18 человек. В некоторых размещалось до 36–40 человек. Комендантами ДОТов назначались, как правило, офицеры младшего космостава» – пишет историк БУРа.

Но эти «бетонные корабли» оказались недостроенными…

Можно только представить, каково воевать на кораблях, стоящих на стапелях. Экипажи не бросают свои корабли, гарнизоны ДОТов не бросали свои укрепления. Каждый из этих капониров был маленькой Брестской крепостью. И что творилось в большой цитадели, то повторялось и здесь, только в своем масштабе.

По рассказам брестских старожилов, гарнизоны недостроенных, необвалованных ДОТов держались по несколько суток. Взбешенные гитлеровцы замуровывали входы и амбразуры. Одну такую «слепую» бетонную коробку, у которой не только амбразуры и вход, но даже выводы коммуникационных труб были замурованы, обнаружили недавно белорусские поисковики.

Шагаю по лесной тропе – подальше от деревни, от чужих глаз. Справа вдоль опушки необыкновенной красоты ржаное поле – с васильками и ромашками. За ним плантации хмеля и клубники… Даже не верится, что в этих безмятежных привольных местах рычали танки, тяжелые орудия били прямой наводкой по бетонным стенам, пламя огнеметов врывалось в амбразуры…

Не верится, что по этим пасторальным перелескам выискивали свою добычу – «зеленые братья», беспощадные «аковцы»…

Но все это было здесь, и лес хранил это все в своей зеленой памяти.

Может быть, потому и было на душе так тревожно, несмотря на заливистое пенье бугских соловьев, посвисты дроздов и соек. Солнце пекло уже из зенита, а я все никак не мог найти в этом лесу ни одного ДОТа. Будто заколдовали их. Будто ушли они в эту землю, прикрывшись хвойным настом, густыми кустами. Сориентировал карту вдоль дороги: все правильно – лес именно этот. И Буг рядом. Вот она, река Каменка, вот дорога №640.

А ДОТов нет, хотя по всем правилам фортификации они должны быть именно здесь – на возвышенности, с великолепным обзором всех главных здесь дорог и мостов. Вот уже и тропы все скрылись под зарослями буйного папоротника. А где папоротник, там, известное дело, нечистая сила хороводится.

Здесь была явно аномальная зона: ни с того ни с сего остановились вдруг электронные часы на руке. И сосны росли кривые-кривые, так похожие на «пьяный лес», что на Куршской косе. А тут еще ворон закричал – картаво, раскатисто, мерзко. Будто угрожал или предупреждал о чем-то.

И тут я взмолился: «Братцы! – мысленно прокричал я защитникам ДОТов. – Я же к вам пришел. Из такого далека приехал – из самой Москвы! Откликнитесь! Покажитесь!»

Как построили его 75 лет назад, так и стоял он в полный рост – необсыпанный грунтом, необвалованный, открытый всем снарядам и пулям. Огромная пробоина – в размах рук – зияла в его лобовой части.

Я узнал его сразу – по старой фотографии, сделанной на мое счастье с того же ракурса, с какого смотрел на ДОТ и я – с южного угла.

В стене справа – амбразура в стальной оправе, а во лбу – пробоина, скорее всего, от специального бетонобойного снаряда. Из этих амбразур и пробоин вылетали солдатские души…

Еловые шишки валялись на песке, словно стреляные гильзы.

Тот снимок был сделан летом 1944 года, и потому местность вокруг открытая, приспособленная для ведения огня, теперь же она изрядно заросла сосняком и кустарником. Немудрено, что заметить эту пятиамбразурную крепость можно только вблизи.

Души неотпетых солдат, затаившиеся под боевым перекрытием ДОТа услышали меня, более того – угостили земляникой, которая росла тут вокруг по всему валу… Они дарили мне крупные красные спелые ягоды!

А что еще они могли мне подарить?

А вот души убитых врагов насылали на меня клещей и оводов. Наверное, они сами в них превращались.

Зашел внутрь через сквозник – эдакие отрытые с боков «сени», для того, чтобы отводить взрывные волны от двери главного входа.

В полутемных казематах стоял сырой холод, что после полуденного пекла воспринималось как благо. Холодная капля упала мне на темя: с потолка свисали соляные сосульки, наподобие сталктитиков.

На них собирались капли влаги, словно слезы.

ДОТ плакал!

Повсюду торчали прутья ржавой арматуры. Строители успели закрепить хомутки для вентиляционных труб, а сами трубы смонтировать не успели. Значит, бойцы ДОТа задыхались от пороховых газов…

Из боевого отсека – квадратный лаз в нижний этаж, в укрытие. Все завалено пластиковыми бутылками, бытовым мусором. Забит был и запасной выход…

Я выбрался наружу и отправился искать остальные ДОТы.

И вскоре наткнулся еще на два могучих бетонных короба.

Каждый ДОТ здесь – это русский островок среди чужой земли. Кому-то не жаль было ее оставлять, и они уходили на восток, в свои пределы. А бойцы БУРа выполняли приказ – «из ДОТов не выходить!».

И не выходили, принимая мученическую смерть. Еще более мучительную оттого, что вокруг, как и сейчас, вот так же буйствовала жизнь – цвели травы и дикая вишня…

Кто-то бросал танки – горючее кончилось. А у них и такого оправдания не было. Держались до последнего.

Одна из рот пульбата занимала позиции у деревни Мощона Крулевска. Ею командовал лейтенант П.Е. Недолугов. Немцы обстреливали ДОТы из пушек, бомбили с самолетов, их штурмовали саперные эйнзатц-команды с огнеметами и взрывчаткой.

Но гарнизоны держались до последнего патрона. В ДОТе, который и сейчас стоит на северо-восточной окраине деревни Мощона Крулевска, было шесть красноармейцев и двенадцать лейтенантов, которые только-только прибыли из училищ и не успели в роковую ночь получить оружие. Погибли все…

Двухамбразурные артиллерийско-пулеметные ДОТы "Светлана" и "Сокол" и несколько других полевых сооружений прикрывали шоссе от моста через реку Буг на Семятичи. В первые часы боя к защитникам ДОТов присоединилась группа пограничников и бойцов штаба батальона. Трое суток вел бой ДОТ "Светлана" под командованием младших лейтенантов В.И. Колочарова и Теняева.

Колочаров, по счастью, остался в живых. С его слов известно, что среди «светлановцев» особо отличились стрелок-пулеметчик Копейкин и наводчик орудия казах Хазамбеков, который в первые же часы войны повредил немецкий бронепоезд, выехавший на мост. Бронепоезд уполз восвояси. А Хазамбеков и другие артиллеристы перенесли огонь на понтонную переправу; по ней переправлялась через Буг вражеская пехота…

Выхожу из леса к железнодорожной насыпи.

Вот этот ДОТ, скорее всего, и есть «Сокол». Его амбразуры смотрят как раз на железнодорожный мост через Буг. Клепанные фермы двухколейного большого моста покрыты ржавчиной, рельсовый путь зарос травой. Вид такой, словно бои за этот стратегический объект закончились только вчера.

Сегодня мост никому не нужен. Движение по этому участку пути на белорусскую сторону закрыто. Но сколько жизней за него положили и в сорок первом, и в сорок четвертом…

Теперь он стоит, словно памятник тем, кто его прикрывал. И мост стоит и два ДОТа поодаль – одна из жестких конструкций «линии Молотова». Хоть экскурсии сюда води.

Но экскурсии стремятся на «линию Мажино». Там все в целости и сохранности: и вооружение, и перископы, и вся техника, и даже армейские койки в казематах заправлены. Есть на что посмотреть, есть что покрутить, потрогать, не то, что здесь – на «линии Молотова», где все разбито, раздроблено, пробито.

На «линии Мажино», как известно, боев не было…

Значение Брестского укрепрайона оценил командир 293-й пехотной дивизии вермахта, которая вплоть до 30 июня 1941 года штурмовала позиции 17-го ОПАБ под Семятичами: "Не подлежит никакому сомнению, что преодоление укрепрайона после его завершения потребовало бы тяжелых жертв и применения тяжелого оружия больших калибров".

***

О коменданте Брестского укрепрайона генерал-майоре Пузыреве…

Очень легко бросить камень в этого человека, а раз легко, то и бросают. Вот и швырнул в него увесистый булыжник автор Марк Солонин: «На войне как на войне. В любой армии мира бывают и растерянность, и паника, и бегство. Для того и существуют в армии командиры, чтобы в подобной ситуации одних приободрить, других — пристрелить, но добиться выполнения боевой задачи. Что же сделал командир 62-го УРа, когда к его штабу в Высокое прибежали толпы бросивших свои огневые позиции красноармейцев?

«Командир Брестского укрепрайона генерал-майор Пузырев с частью подразделений, отошедших к нему в Высокое, в первый же день отошел на Бельск (40 км от границы. - М.С .), а затем далее на восток...» Как это - «отошел»?.. Что же собирался получить в тылу товарищ Пузырев? Новый передвижной ДОТ на колесиках?».

Легко иронизировать над человеком, который ничем не сможет тебе ответить… Никто лучше генерала Пузырева не знал, насколько не готов был его 62-й укрепрайон к серьезным боевым действиям. Недавно назначенный на должность коменданта, он проехал по всей «линии Молотова» и воочию убедился, что бетонный «щит страны Советов» еще латать и латать. И то сказать – по размаху строительных работ БУР можно было приравнять к такой «стройке века», как Днепрогэс. Несмотря на то, что десятки ДОТов были близки к завершению строительно-монтажных работ, почти все они не имели огневой связи между собой, то есть не могли прикрывать друг друга артпулеметным огнем. А это означало, что команды вражеских подрывников получали возможность подобраться к ним вплотную. Далеко не везде были установлены капонирные орудия, смонтированы трубы вентиляции, линии связи…

Не хватило 2–3 месяцев для того, чтобы БУР стал единой оборонительной системой. И вот на укрепрайон обрушился огневой вал самого главного удара вторжения.

Уже к полудню 22 июня связь между штабом Пузырева и опорными районами была прервана раз и навсегда. Не было связи и с вышестоящим командованием – ни со штабом 4-й армии, ни со штабом округа, ставшего штабом Западного фронта.

В Высокое, где находился Пузырев со штабом, прибывали разрозненные группы саперов и военных строителей. У них не было оружия.

Что оставалось делать генералу Пузыреву? Организовывать противотанковую оборону с помощью лопат и ломов? Идти самому в ближайший ДОТ и там героически погибнуть с винтовкой, прежде чем по пути его захватят в плен?

Застрелиться, как это сделал командующий ВВС Западного фронта генерал Копец после сокрушительного удара люфтваффе по его аэродромам?

Но у него был штаб, с людьми и секретными чертежами, схемами, планами, картами. К нему прибилось множество людей – красноармейцев, по тем или иным причинам оставшихся без командиров, а также бетонщиков, арматурщиков, землекопов, каменщиков, с некоторыми были жены и дети, и все ждали, что предпримет он – комендант, генерал, большой начальник.

И Пузырев принял единственно правильное в той обстановке решение – вывести всех этих людей из-под удара, привести их туда, где можно заново начать оборону, где тебе и всем отдадут ясные и четкие приказания.

Генерал Пузырев построил сбившуюся толпу в походную колонну и повел их на соединение с главными силами. Не сбежал, как утверждает некто под ником «Shwonder», а повел колонну не на восток, а на северо-запад, к своим, через Беловежскую пущу. И привел всех, кто к нему примкнул.

И поступил в распоряжение штаба фронта. Приказом генерала армии Жукова был назначен комендантом Спасс-Деменского укрепрайона. Такой вот «дот на колесиках».

В ноябре 1941 года генерал Пузырев скоропостижно скончался. Как отмечал его подчиненный военинженер 3 ранга П. Палий, «генерал всю дорогу глотал какие-то пилюльки».

В свои 52 года Михаил Иванович Пузырев, прошедший горнило не одной войны, был сердечником. И не потребовалась немецкая пуля, чтобы остановить его сердце. Хватило убийственных стрессов того рокового времени…

Да, его бойцы сражались в ДОТах до последнего. БУР хоть и вполсилы, в треть силы держал оборону. Сражались без командования, потому что без связи командовать невозможно. Да, со стороны это выглядело неприглядно: войска сражаются, а генерал отбывает в неизвестном для них направлении.

Возможно, именно эта ситуация терзала душу и сердце Пузырева. Но война ставила людей и не в такие ситуации…

Где погребен генерал Пузырев, никто не знает.

***

ДОТы Брестского укрепрайона…

Они только поначалу укрывали своих защитников от первых пуль и снарядов. Потом, когда попадали в правильную осаду, превращались в смертельные ловушки, в братские могилы.

Нет здесь, под Семятичами, ни букетов цветов, ни вечного огня.

Только вечная память, застывшая в военном исклеванном железобетоне.

Николай Черкашин

22.06.2016

http://www.stoletie.ru/territoriya_istorii/na_linii_molotova_305.htm

Глава тринадцатая. Крепкие позиции и укрепленные лагери В прошлой главе мы указали, что позиция, настолько естественно сильная и хорошо укрепленная, что ее следует признать неприступной, совершенно утрачивает значение выгодного поля сражения и, следовательно, получает