Война (War) - это. Что можно и чего нельзя на войне Войны и считал что

Что осуждалось в ситуациях массового убийства с античных времен до сегодняшнего дня

Размышлениями о правилах ведения войн человечество занималось с тех пор, как люди начали воевать. Это определялось в том числе и природой войны, которая рано или поздно кончается миром, а с бывшим противником и дальше предстоит как-то жить и договариваться.

Античная Греция

Этические проблемы: лучники, рабство, мародеры

Лучник. Вазописец Эпиктет. Греция,
520-500 годы до н. э. Wikimedia Commons

Начиная с древних эпох у участников сражений было мнение о том, кто проявляет в них доблесть, а кто пользуется недостойными приемами. Так, со времен «Илиады» зафиксировано отношение к луку как к недостойному оружию. Достойные ахейские и троянские герои противостоят друг другу в одиночных схватках с копьями или мечами. Луком же вооружен Парис, чей вероломный поступок послужил началу войны Парис убедил Елену Прекрасную бросить дом супруга Менелая и отплыл с ней ночью в Азию, взяв много сокровищ из дворца Менелая. : на протяжении всего эпоса подчеркивается его трусливость и женоподобность. Типичная схватка с его участием в XI главе Илиады описывается так: Парис, спрятавшись за могильным камнем, подкарауливает Диомеда, одного из наиболее могущественных ахейских воинов, и, воспользовавшись тем, что тот снимает доспехи с убитого троянца, ранит его стрелой в пятку. В ответ раненый Диомед называет его «подлым стрельцом». То, что именно Парис позже поразит стрелой непобедимого Ахиллеса, также подчеркивает особую злосчастность рока этого героя, который не был побежден в поединке, но пал от бесчестного удара.

В своих текстах греки рассуждали о справедливости и в более практическом смысле. В частности, Платон в «Государстве» указывал на недопустимость обращения плененных эллинов в рабов и осуждал мародерство на поле боя. Его ученик Аристотель в «Политике» размышляет о «справедливости» ведения войны против тех, кто «по природе» предназначен к рабству. Это рассуждение впоследствии легло в основу многих теорий и оправданий многих поступков, в том числе и войн, о которых сейчас западная цивилизация предпочла бы забыть.

Античный Рим

Этические проблемы: уважение к неприятелю, церемониал войны, представления о жестокости

Философ и политик Марк Туллий Цицерон в трактате «Об обязанностях» говорил о войне как о крайнем средстве, поскольку люди, в отличие от животных, могут решать споры путем переговоров. По мнению Цицерона, «войны надо начинать с целью, не совершая противозаконий, жить в мире; но после победы надо сохранять жизнь тем, кто во время войны не был ни жесток, ни свиреп…» Он признавал необходимым «воздерживаться от жестокости» в войнах, где речь идет «о славе нашей державы» (а не о вопросе ее жизни и смерти), и считал, что обязательства, данные неприятелю, необходимо соблюдать так же, как и любые другие.

Падение Карфагена. Гравюра Георга Пенца. 1539 год Los Angeles County Museum of Art

Возможно, именно постоянное ведение войн при общем стремлении римской общественной мысли описывать жизнь при помощи строгих правовых категорий привело к тому, что римляне уделяли так много внимания правилам ведения войны и заключения мира. Сами эти вопросы, по римским представлениям, находились в ведении богини Диус Фидиус, отвечавшей за соблюдение справедливости. Чрезмерную жестокость и несдержанность при ведении войн было принято осуждать — или, во всяком случае, дополнительно обосновывать. Плутарх по этому поводу замечал: «У людей добрых существует также и некое право войны, и не следует простирать жажду победных лавров до того, чтобы лишиться пользы вследствие гнусных и нечестивых деяний». Что до того, какое деяние считать гнусным и нечестивым, то здесь могли быть определенные расхождения. В частности, Цицерон, как, кажется, и все римские авторы, считал справедливым и оправданным разрушение Карфагена (полагая жестокость, когда-то проявленную Ганнибалом В 146 году до н. э. Карфаген (финикийское государство на севере Африки со столицей в одноименном городе) был разграблен и разрушен римлянами; практически все население было вырезано или взято в рабство, остатки города сожжены и сровнены с землей. Этому предшествовали долгие войны карфагенян с римлянами. Один из полководцев Карфагена — Ганнибал — славился своей жестокостью по отношению к врагам. Согласно Титу Ливию, «его жестокость доходила до бесчеловечности <...>. Он не знал ни правды, ни добродетели, не боялся богов, не соблюдал клятвы, не уважал святыни». , справедливым поводом к возмездию), однако высказывал сожаление о разрушении римлянами Коринфа В 146 году до н. э. древнегреческий полис Коринф был разрушен и сожжен римлянами, а жители перебиты или проданы в рабство, после чего Греция становится римской провинцией. , считая этот шаг ошибкой.

«Неприятелями являются те, кто нам или кому мы публично объявили войну. Прочие же — разбойники и грабители»

Согласно классическому комментатору римского права II века нашей эры, юристу Сексту Помпонию, «неприятелями являются те, кто нам или кому мы публично объявили войну. Прочие же — разбойники и грабители». В Риме из этого определения следовали важные правовые последствия. В частности, граждане Рима, захваченные в плен во время объявленной римским народом войны, считались временно потерявшими свободу и пребывали в таком статусе до заключения мира, тогда как римляне, которых захватили в заложники пираты (как это однажды произошло с Юлием Цезарем), потерявшими личную свободу и претерпевшими какой-либо урон для своей чести не считались.

Что касается отношения к оружию, в римской армии подразделения лучников и метателей пращи считались вспомогательными войсками и получали меньшее жалованье, чем легионеры. В этом смысле римская военная машина сохраняла пренебрежительное отношение к оружию, позволяющему убивать на расстоянии.

Римская империя. Распространение христианства

Этические проблемы: воздержание от насилия, исправление зла, Божий суд

Вопрос, как и когда допустимо вести войну, получил новое звучание, после того как господствующей религией Римской империи стало христианство. Естественный пацифизм и миролюбие последователей гонимой религии теперь следовало совместить с необходимостью служить руководящей идеологии империи. При этом этический посыл христианства, проповедующего воздержание от насилия, делал эту задачу достаточно нетривиальной. Комплексный взгляд на вопрос об отношении христианского мира к войне представил Блаженный Августин. В его рассуждениях Эти рассуждения содержатся в трактате «О граде Божьем», в толкованиях Семикнижия и в некоторых других произведениях. говорится, что война может быть оправдана для христианина и христианского государства, однако она должна быть лишь средством противостояния злу и восстановления порядка и спокойствия земного града. Кроме того, по мысли Блаженного Августина, война, как и любое действие христианина, должна руководствоваться правильными намерениями. Таким намерением может служить желание остановить зло и восстановить справедливость. При этом даже при восстановлении справедливости и воздаянии виновным следует руководствоваться не местью, а желанием исправить того, кто совершил проступок.

Видение Святого Августина. Картина Витторе Карпаччо. 1502 год Wikimedia Commons

Рассуждения Отца Церкви во многом опирались на уже существующую римскую традицию рассмотрения вопросов справедливости при ведении войны и лишь дополняли ее христианской интерпретацией поступков, где важными оказываются не только действия, но и правильные намерения. Именно они легли в основу возобладавших в Западной Европе подходов к вопросам войны и мира. Во всяком случае, если говорить именно об осмыслении проблематики войны, а не о фактических методах ее ведения, то сложно утверждать, насколько соображения Августина влияли на военную практику: круг образованных людей, которые могли ознакомиться с ними, был слишком узок и во многом ограничивался монастырскими центрами книжности.

Cхватки должны были быть максимально наглядными, для чего места сражения устанавливали заранее — обычно на берегах рек

В это время отношение к войне во многом определялось традициями германских варварских племен, постепенно захвативших власть над территорией Западной Европы и установивших там свои королевства. Они смотрели на войну как на вариант Божьего суда: результат сражения должен был указать, кто прав, а кто виноват в возникших препирательствах. Это обуславливало многие особенности ведения войны — в частности, схватки должны были быть максимально наглядными. Места сражения устанавливали заранее — обычно на берегах рек (хотя это далеко не всегда объяснялось тактической необходимостью). На безопасном расстоянии за происходящим могли наблюдать окрестные и не участвующие в сражении «симпатизанты» той или другой стороны, чтобы быть свидетелями, как вершится «правосудие». Подобный взгляд на войну как на способ определения правой стороны накладывал определенные ограничения на способы ведения военных действий, удерживая от приемов, которые бы сочли «бесчестными». В подсознательной форме эти взгляды продолжают сохранять влияние и сейчас.

Европейское средневековье

Этические проблемы: справедливая война, светский характер войны, ограничение насилия в отношении населения, мародерство, присяга, перемирие, огнестрельное оружие

Осада Орлеана. Миниатюра из манускрипта «Вигилии на смерть короля Карла VII». Конец XV века Bibliothèque nationale de France

К XIV веку, с развитием книжности, появлением университетских центров и общим усложнением гуманитарной жизни в Западной Европе окончательно формулируется концепция bellum justum — справедливой войны. Согласно этим представлениям, также опирающимся на сочинения Грациана «Декрет Грациана», XII век. , Фомы Аквинского «Сумма теологии», XIII век. и учение Блаженного Августина, война должна иметь справедливую причину (то есть преследовать цель защиты от зла, восстановления справедливости или возмещения нанесенного ущерба и т. д.), войне должны предшествовать переговоры и попытки добиться требуемого мирным путем. Войну имеет право объявлять только носитель суверенной власти, то есть государь (что, между прочим, ограничивало права духовных властей на объявление войны — даже в случае Крестовых походов римские папы могли лишь объявлять призыв к походу, который должен был быть поддержан европейскими монархами). Кроме того, у войны должны быть понятные и достижимые цели. Дискуссии средневековых схоластов о войне, среди прочего, привели к победе мнения, что войны не могут вестись для обращения народов в христианскую веру, так как насилие не является побудительной причиной для смены мировоззрения.

Духовенство в Западной Европе стало одним из инициаторов введения прямых ограничений на применение насилия во время вооруженных конфликтов. Отчасти это объяснялось тем, что Католическая церковь оказывалась единственной структурой, действующей на всем пространстве Западного мира, разделенного феодальными междоусобицами, а потому могла служить естественным балансиром интересов. «Движение Божьего мира», начавшееся в конце X века по инициативе французских епископов, требовало от всех участвующих в различных феодальных конфликтах воздерживаться от ограбления крестьян и церковного имущества и насилия над клириками. От рыцарей требовали присяги в исполнении данных обещаний (частично этого удавалось добиться принуждением со стороны тех светских властителей, которые были заинтересованы в ограничении конфликтов). В это же время вводилось также и «Божье перемирие», предписывающее конфликтующим сторонам воздерживаться от войны в определенные дни. Фактически именно в документах церковного «движения Божьего мира» впервые было сформулировано понятие, что некомбатанты, то есть лица, не участвующие непосредственно в войне, не должны быть жертвами насилия, а их имущество также подлежит охране. Позже эти представления вошли в западноевропейские рыцарские кодексы, которые предписывали «идеальному» воину оберегать жизнь и имущество мирных жителей.

Робин Гуд. Гравюра XVI века National Library of Scotland

Отношение к луку в Средние века продолжало быть пренебрежительным. Он не считался приличным оружием для рыцаря (кото-рому, правда, дозво-лялось использовать лук во время охоты на диких зверей). Состоявшие в средне-вековых войсках отряды лучников набирались из простолю-динов, и даже к вошедшим в легенды стрелкам из лука, таким как Робин Гуд или Виль-гельм Телль, отношение было соответствующее. При всех их доблес-тях — это прежде всего простолюдины, к тому же, в случае Робин Гуда, занимающиеся разбоем.

Отношение к лучникам, таким как Робин Гуд, было пренебрежительное: при всех их доблестях — это прежде всего простолюдины, к тому же занимающиеся разбоем

Еще более негативное отношение сформировалось к арбалету. Оружие, которое с далекого расстояния с легкостью пробивало рыцарский доспех, рассматривалось практически как «изобретение дьявола» Такая оценка арбалету дается в трудах византийской принцессы и историка Анны Комниной. . На Западе в 1139 году лук и арбалет стали поводом для особого постановления Второго Латеранского собора Католической церкви. Это оружие как слишком разрушительное и бесчестное было запрещено использовать в войнах между христианами. Фактически это первый пример, когда использование какого-либо оружия пытались ограничить на уровне международного соглашения.

Похожее отношение долгое время сохранялось и к огнестрельному оружию — начиная с XIV века, когда в боевых действиях в Европе и Азии стал все более широко использоваться порох. Стрелять из тяжелых и неудобных приспособлений, извергающих дым и поражающих противника на расстоянии, также не считалось достойным способом ведения боя. На Востоке первые примитивные приспособления для стрельбы часто поручали обслуживать невольникам. В России стрелецкое войско тоже набиралось из простолюдинов и служило за плату. На заре использования огнестрельного оружия к тем, кто его применял, могли относиться крайне жестоко. Известно, что итальянский кондотьер XV века Джанпаоло Вителли отрубал руки пленным аркебузирам — то есть относился к ним как к нарушающим законы войны. Со временем без огнестрельного оружия уже стало невозможно вести бои и нравственной оценке оно подвергаться перестало.

Эпоха Реформации. XVI — начало XVII века

Этические проблемы: невовлечение мирного населения, профессионализация армии

Эпоха Реформации и религиозных войн привела к глубокому кризису рыцарских представлений о методах ведения войны. Когда жители Европы стали принадлежать к разным религиозным формациям, многие сдерживающие моральные ограничения были устранены. Войны между католиками и протестантами в XVI-XVII веках и их апофеоз — Тридцатилетняя война 1618-1648 годов стали примером чудовищной и мало чем сдерживаемой жестокости с обеих сторон.

Дерево повешенных. Офорт Жака Калло из серии «Большие бедствия войны». 1622-1623 годы Art Gallery of New South Wales

Кошмар межрелигиозной войны привел к целому ряду сдвигов в философской и политической мысли Европы, и в частности к зарождению международного права в том виде, в котором оно существует в настоящее время — включая, в том числе, предоставление суверенным правителям всей полноты власти на своей территории. После этого принадлежность европейских стран и их правителей к разным христианским исповеданиям перестала считаться поводом к ведению войн.

Именно грабежи местных жителей, устроенные при вторжении в Пруссию русской армией, во многом определили отношение к ней в Европе

Американский историк Роланд Бейнтон обращает внимание на то, что великая литература XVI и первой половины XVII века, в том числе произведения Шекспира, практически не знают темы жалости к участи мирных жителей на войне. Эта тема появляется в европейской литературе вместе с Просвещением: с «Кандидом» Вольтера, произведениями Свифта и другими образцами пацифистской мысли. При этом именно XVIII век во многом стал образцом «сдержанных» войн, в которых минимально затрагивалось мирное население. Отчасти этому способствовали само устройство вооруженных сил и причины, побуждавшие европейские государства воевать друг с другом. После установления Вестфальской системы международных отношений Признание в качестве одного из ключевых «принципа национального государственного суверенитета», когда каждое государство обладает всей полнотой власти на своей территории. Характерна деидеологизация, то есть устранение конфессионального фактора как одного из основных факторов политики. война в Европе превратилась в спор между правителями абсолютистских держав Англии и Голландии, участвовавшим в этих войнах XVIII века, это определение не подходит. за баланс сил и интересов, нередко (как в случае Войны за испанское наследство) имевший поводом сложные династические отношения. Сражавшиеся в этих войнах армии были профессиональными, пополняемыми по рекрутскому набору или за деньги. Идеалом солдата того времени, отчасти черпаемом в механистических взглядах века рационализма, был человек-функция, четко и не задумываясь выполняющий приказы командира и без промедления следующий распоряжениям о перестройке боевых порядков.

Суровая муштра, необходимая для превращения солдата в заводной механизм, способствовала и тому, что армии были поразительно дисциплинированы и проявляли минимум насилия по отношению к мирным жителям. Между прочим, именно грабежи местных жителей, устроенные при вторжении в Пруссию во время Семилетней войны русской армией, стали одним из важных факторов зарождения отношения к ней в Европе как к дикой и враждебной силе — это поведение сильно отклонялось от в целом принятых норм (особенно неукоснительно соблюдавшихся Фридрихом Великим), а потому получило широкую огласку. Согласно одному из основополагающих трудов по международному праву — трактату «Право народов» швейцарского юриста Эммериха де Ваттеля, армия того или иного монарха — это отдельное юридическое лицо, уполномоченное вести войну. Все проистекающие из этого права и обязанности связаны с принадлежностью к этой корпорации. Те же, кто не вступил в армию, не должны быть задействованы в конфликте.

Золотой XVIII век

Этические проблемы: честь

Способ ведения войны в XVIII веке, когда дисциплинированные армии совершали сложные маневры (зачастую действительно оказывавшиеся важнее самих битв), являясь лишь орудием в спорах своих монархов, способствовал тому, что война сопровождалась многочисленными разного рода рыцарскими условностями. Офицеры неприятельских войск иногда могли салютовать прославленным главнокомандующим противника и учтиво решать, чье войско произведет первый залп. Отношение к войне как к «спорту королей» способствовало снижению ожесточения. Пленным офицерам могли оставлять личную свободу, в случае если те давали честное слово не пытаться сбежать. Пленник при этом отпускался лишь по окончании боевых действий и при уплате выкупа Довольно долго уплата этого выкупа офицером считалась риском профессии и производилась за счет личных средств пленного; лишь со второй половины XVIII века эту обязанность стали брать на себя правительства. .

Пленным офицерам могли оставлять личную свободу, в случае если те давали честное слово не пытаться сбежать

При этом, несмотря на корректное отношение к мирным жителям, ничто не мешало по старинному праву накладывать контрибуции на занятые города, а иногда полностью грабить захваченный неприятельский лагерь или крепость. Сочетание обычаев и прямых возможностей ведения войн, таким образом, не исключало жестокостей и несправедливостей (что почти неизбежно в таком деле, как война). Тем не менее общий дух времени и профессионализация армии все же вводили военное насилие в определенные рамки.

Начало эпохи научного прогресса. «Большой XIX век»

Этические проблемы: народная война, борьба идеологий, преследование врагов, партизаны, культ героев, борьба за существование, усиление смертоносности, изнанка войны, гуманное отношение к раненым, ограничение некоторых видов оружия, экономические факторы ведения войны, красота войны

Жестокий дух войны был вновь спущен с цепи благодаря научному прогрессу и тем социально-политическим процессам, которые происходили на протяжении «большого XIX века», как иногда принято называть период между началом Великой Французской революции 1789 года и стартом Первой мировой войны в 1914-м.

Битва при Флерюсе 26 июня 1794 года. Картина Жана Батиста Мозеса. Франция, первая половина XIX века Wikimedia Commons

Одним из важных последствий Великой Французской революции стало превращение войны в дело всей нации. Призыв 1792 года к гражданам взяться за оружие, который дал старт революционным войнам, позволив разгромить первую антифранцузскую коалицию, стал первым примером войны как общенационального усилия. Революция коренным образом изменила подход к войне — она уже не была делом монарха, сувереном становился французский народ, который, в соответствии с революционной логикой, и принимал решение о войне. При этом война получала идеологическое наполнение. Она могла и должна была вестись за распространение новых идеалов. Соответственно, тот, кто не принимал новые идеалы на занимаемых французами территориях, мог считаться врагом (теоретически — не французов, а собственного народа, которому французы несли освобождение), и потому суровое преследование таких врагов считалось обоснованным и легитимным.

Революция коренным образом изменила подход к войне — она уже не была делом монарха. Народ в соответствии с революционной логикой принимал решение о войне

Хотя революционный порыв 1792 года постепенно был введен в определенные рамки, идеологическое наполнение войн сохранялось и в эпоху Наполеона, считавшего себя вправе переустраивать судьбы Европы.

Выход масс на арену истории, а значит, и на арену войн, появление представления о том, что войны ведут не государи, а страны или нации, также постепенно меняли критерии допустимого и недопустимого в ходе войны. Хотя многие обычаи войны — в том числе гуманного отношения к пленным и к мирному населению — в эпоху Наполеоновских войн могли сохраняться в столкновениях между регулярными армиями, в том случае, когда война принимала действительно народный характер, любые ограничения действовать переставали: акции герильерос в Испании или крестьянских партизанских отрядов в России отличались чудовищной жестокостью, да и французы не упускали возможности отплатить той же монетой. Устоявшиеся правила, предполагавшие, что войну имеют право вести только армии, ставило партизан вне любых военных законов.

Главный труд XIX века, посвященный военной проблематике, сочинение «О войне» Карла фон Клаузевица, тоже стало признаком кризиса различных этических норм, связанных с войной. Блестящий военный теоретик и воспитанник прусской армии, хранительницы традиций Фридриха Великого, Клаузевиц тяжело переживал разгром Пруссии Наполеоном в 1806 году, причиной которого он считал в том числе закоснелость прусской военной машины. Клаузевиц впервые предложил подходить к войне, исходя из ее внутренней природы, то есть считая ее инструментом насилия, ограниченного лишь объективными условиями и противоборствующей силой. Как формулировал Клаузевиц, «война есть крайне опасное дело, в котором наихудшие ошибки происходят от доброты».

«Война есть крайне опасное дело, в котором наихудшие ошибки происходят от доброты»

На постепенный рост популярности представлений о войне как о занятии, не терпящем внешних сдерживаний, и о неприменимости к войне житейской этики повлияли многие факторы. Одним из них стал романтизм, ставящий во главу угла культ героев. Для кого-то введение в научный оборот дарвиновского понятия «борьбы за существование» также оказалось потрясением основ мировоззрения и поводом рассматривать взаимоотношения стран и народов с точки зрения бесконечной драки за выживание сильнейшего. Накладывался на эти представления и общий кризис религиозной морали и тех понятий о недопустимом, которые определялись христианским учением.

Тем не менее вера в прогресс, определявшая мировоззрение XIX века, предполагала и веру в конечное торжество гуманности, возможность для человечества договориться об общих правилах жизни и исчезновение войн в будущем. Когда постепенно, особенно со второй половины XIX века, прогресс стал выражаться, в частности, в изобретении все более смертоносных видов оружия, общее беспокойство по поводу происходящего заставило искать способы отвести от себя призрак тотальной войны — то есть военных действий, не сдерживаемых никакими правилами и рассматривающих любые объекты и все категории населения на территории противника как законные цели, если это помогает одержать победу.

Вера в прогресс предполагала и веру в торжество гуманности, возможность для человечества договориться и исчезновение войн в будущем

Урожай смерти: погибшие солдаты федеральной армии на поле Геттисбергской битвы. Фотография Тимоти О’Салливана. США, 1863 год Library of Congress

Опыт первых крупных вооруженных конфликтов, происходивших в постнаполеоновскую эпоху, таких как Гражданская война в США, борьба за объединение Италии и Крымская война, показал, что применение нового, гораздо более смертоносного оружия — нарезных винтовок, заряжающихся с казенной части С противоположной от дула стороны ствола. , усовершенствованной артиллерии и других даров технического прогресса делает войну гораздо более смертоносной. К тому же наступила другая информационная эпоха: проволочный телеграф позволял военным журналистам поставлять новости с театров военных действий с непредставимой прежде быстротой. В их репортажах нередко наглядно описывалась та изнанка войны, со страданиями раненых и незавидной участью пленных, которая прежде не была реальностью ежедневных новостей.

В 1864 году разрабатывается и подписывается Первая Женевская конвенция: государства, поставившие под ней подписи, обязуются исключить военные госпитали из числа военных целей, обеспечивать гуманное отношение к раненым и военнопленным противной стороны и защиту гражданским лицам, оказывающим помощь раненым. Тогда же создается Общество Красного Креста, а красный крест признается в качестве главного знака учреждений и лиц, оказывающих помощь раненым (позже, с присоединением Турции, в качестве такого же знака был признан красный полумесяц). Подписание конвенции стало новым механизмом регулирования вопросов войны и поведения на войне. В условиях, когда авторитет и влияние прежних внегосударственных структур, регулирующих вопросы морали, таких как церковь, уже не были достаточно сильными, а массовые призывные армии и применение невиданного прежде вооружения ограничивали силу многих внегласных внутрикорпоративных кодексов, действовавших в армиях прежних веков, необходимо было появление новых регулирующих войны документов.

На исходе XIX века взаимная милитаризация европейских держав, начавших свое движение к катастрофе Первой мировой, стала очевидным фактом, и одной из идеалистических попыток остановить этот процесс стал созыв Международной мирной конференции в Гааге в 1899 году. Ее инициатором стал российский император Николай II, по‑видимому, действительно обеспокоенный все более очевидным движением Европы и мира к новой и страшной войне. Хотя конференции 1899 и 1907 годов не привели к действительному принятию решения о разоружениях, их результатом, среди прочего, стало подписание двух Гаагских конвенций. Эти документы подробно регулировали законы и обычаи войны. В них определялось правило обязательного предварительного извещения о начале войны, предусматри-вались обязательства гуманного обращения с военнопленными и защита прав мирного населения на оккупированных территориях. Кроме того, Гаагские конвенции попытались регулировать применение различных видов оружия — в частности подписанты первой конвенции в течение 5 лет обязывались воздерживаться от метания снарядов с летательных аппаратов, запрещалось применение на войне снарядов с веществами удушающего действия Кроме случаев, когда удушающие свойства оказывались побочным действием обычных взрывчатых веществ. , также запрещались экспансивные пули измененной формы (известные как пули «дум-дум») из-за их калечащего действия.

Международная мирная конференция в Гааге в 1899 году Imperial War Museums

Большинство запретов Гаагских конвенций (кроме запрета на применение пуль «дум-дум») так и не были воплощены на практике и неоднократно нарушались. Тем не менее подписанные документы стали некоторой отправной точкой — они установили шкалу, по которой хотя бы теоретически можно было определять действия вооруженных сил в различных вооруженных конфликтах. Именно в этом смысле они сохраняли актуальность и в Первой, и во Второй мировых войнах. Последующее расширение и дополнение этих документов по итогам войн, воплотившееся в итоге в подписание Женевской конвенции 1949 года, принципиально осудившей агрессию, мало что поменяло в самом принципе регулирования ведения войн.

Довольно сдержанное отношение в европейских армиях долгое время сохранялось к пулемету — он принимался на вооружение медленно и неохотно. На это влияли самые разные причины — в частности неуверенность военных теоретиков в том, что трата боеприпасов, производимая пулеметной очередью, будет экономически оправдана. Тем не менее после первых опытов с пулеметами указывалось и на то, что «механическая работа» стрелка меняет все представление о воинском ремесле и едва ли, как почему-то казалось, придется по душе солдату. Тем более это касалось офицеров и генералов, которым гораздо удобнее «готовиться к предыдущим войнам», то есть полагаться на доблесть зарекомендовавшего себя оружия. Поэтому все, что не вписывалось в логику сражений прежних лет, могло отвергаться как несущественное. Как было довольно красочно сформулировано в одном из руководств британской армии начала XX века, «следует принять в качестве принципа, что винтовка, как бы эффективна она ни была, не может заменить эффекта, который производит скорость лошади, магнетизм конной атаки и ужас холодной стали». Как можно видеть, составители руководства также принимали во внимание не только рациональные соображения, но и «красоту» традиционно принятых способов сражаться.

Первая мировая война

Этические проблемы: химическое оружие, окопная война

Пораженные газом. Картина Джона Сингера Сарджента. Англия, 1919 год Imperial War Museums

Вопрос о применении отравляющих веществ до начала XX века рассматривался с точки зрения каких-то единичных акций Смазанный ядом клинок — это орудие шпиона и наемного убийцы, то есть рода занятий, в традиционных представлениях о войне заведомо презираемых. В наставлениях средневековых исламских правоведов по вопросам ведения джихада среди ограничений, которые должны накладывать на себя воины, упоминался запрет отравленного оружия, поскольку оно причиняет людям неоправданный ущерб и страдания. Таким же подлым и недопустимым поступком в войнах считалось отравление источников воды. . Яд был скорее «штучным» изделием. Успехи химии и индустриальная революция резко изменили это положение дел. Химическая промышленность могла выпускать хлор и другие отравляющие газы в достаточных масштабах для проведения боевых операций. Сама идея применить в войне газ объяснялась тупиком окопной войны, в которую к 1915 году превратилась Первая мировая война на Западном фронте, — противные стороны искали способы пробить хотя бы небольшую брешь в сплошной линии обороны от Северного моря до швейцарской границы. Когда в апреле 1915 года в районе бельгийского города Ипр немцы впервые применили атаку хлором, это вызвало настоящий шок и добавило особенно убедительные аргументы пропаганде Антанты, изображавшей германскую армию извергами человеческого рода.

Сам принцип действия химического оружия, когда людей в буквальном смысле травили, как крыс, вызывал мысль о чем-то фундаментально недопустимом

При этом, как показывает статистика, химическое оружие, которое вскоре начали массово применять все основные воюющие стороны, не было самым смертоносным оружием Первой мировой. Его жертвами стали лишь три процента от общего числа погибших на фронтах войны. Тем не менее сам принцип его действия, когда людей в буквальном смысле травили, как крыс, вызывал мысль о чем-то фундаментально недопустимом.

После Первой мировой войны командующий американским экспедиционным корпусом в Европе генерал Джон Першинг выразил свою позицию по применению отравляющих газов так:

«Химическое оружие должно быть запрещено всеми нациями как несовместимое с цивилизацией. Это жестокое, бесчестное и неподобающее использование науки. Оно несет самую суровую опасность для мирных жителей и деморализует лучшие инстинкты человечества».

В 1925 году с подписанием Женевского протокола использование химического оружия было полностью запрещено. Наверное, это первый случай в истории человечества, когда, если не считать некоторых эксцессов, запрет на применение целого класса оружия оказался успешным и держится столь долго. И соображение об аморальности этого оружия, несовместимости его с базовыми представлениями о том, как люди могут вести войну, играет здесь не последнюю роль.

Фронт, стоявший на месте годами, порождал представление о том, что войне не будет конца

Мировая война 1914-1918 годов привела к крушению того европейского мира, который мы знаем по XIX веку. Вместе с нею коренным образом изменилось и отношение к войне в западной культуре. Отчасти это было связано с самими реалиями окопной войны — главной и страшной особенностью Первой мировой, особенно на Западном фронте. Фронт, стоявший на месте годами, порождал представление о том, что войне не будет конца. На оценку войны влияли и сами особенности окопной жизни: фактически, при отсутствии активных боевых действий солдаты проводили дни в глубоких щелях, тянущихся через половину континента до швейцарской границы. Они, если не находились на наблюдательном пункте или на огневой позиции, не видели почти ничего, кроме полосы неба над собой. Только ночью отдельные группы могли выдвигаться из окопов для ремонта поврежденных сооружений. При этом все время находящийся в таких же окопах по другую сторону нейтральной полосы враг также был вне поля зрения Как вспоминал один из участников войны Чарльз Каррингтон, «можно было провести в окопах несколько недель и ни разу не увидеть противника». Лишь иногда на той стороне особенно внимательные наблюдатели замечали «мелькнувший в отдалении силуэт» или «сквозь стрелковую амбразуру — голову и плечи, одолевающие прыжком брешь во вражеском бруствере». .

Неподвижность фронта при этом приводила и к другой особенности: за считаные километры от фронта уже начинался тыл, где мало что напоминало о войне. Этот резкий контраст между пространством, где люди месяцами и годами проводят жизнь под землей и периодически массово убивают друг друга, и другим, прежним миром, начинающимся на расстоянии вытянутой руки, был слишком жестокой и убедительной моделью бессмысленности и бесчеловечности любой войны, повлиявшей на настроения поколений, имевших подобный окопный опыт. Безнадежные попытки прорвать линии обороны с обеих сторон, приводившие к громадным потерям и часто не приносившие результатов, борьба за жалкие клочки земли, по‑видимому, особенно повлияли на настроения всех прошедших через эту войну. Пожалуй, именно тогда особенно распространенным стало отношение к генералам «Лучшее зрелище, которое я видел на Сомме, — это два бригадных генерала, которые лежали мертвыми в одной воронке из-под снаряда», — однажды заметил один британский окопный офицер. и вообще к тыловому начальству как к бездушным кровопийцам, особое ощущение фронтового братства, восприятие войны как коллективного травмирующего опыта — то есть все то, что стало принятым пацифистским каноном в западной культуре.

Вторая мировая война

Этические проблемы: осуждение режимов, развязывающих войны, и конкретных преступлений против человечности, ядерное оружие, холодная война

Ответчики на Нюрнбергском процессе, 1945-1946 годы Первый ряд, слева направо: Герман Геринг, Рудольф Гесс, Иоахим фон Риббентроп, Вильгельм Кейтель; второй ряд, слева направо: Карл Дениц, Эрих Редер, Бальдур фон Ширах, Фриц Заукель. National Archives

Вторая мировая война оставила миру в качестве одного из итогов Нюрнбергский и Токийский процессы — то есть прецеденты с осуждением политических режимов Германии и Японии, развязавших войну, а также их активных функционеров за конкретные преступления, совершенные за время войны. Хотя едва ли можно избежать споров о том, насколько идеальна была процедура процесса, в какой мере это был «суд победителей» и, тем более, все ли преступления Второй мировой войны были на них рассмотрены и осуждены, — тем не менее в мировую историю оказался вписан опыт, когда жестокие преступления, совершенные на войне, становятся предметом международного судебного расследования. Можно продолжать долгий спор о том, как фактически работает этот механизм, насколько он избирательный и эффективный. Но представление о том, что жестокость на войне может являться преступлением против человечности, а ее исполнители могут и должны быть судимы, сейчас кажется общеразделяемым принципом (хотя бы в теории).

Другим «даром» Второй мировой войны стало ядерное оружие. Сам факт, что человечество теперь обладает технической силой, позволяющей в одно мгновение уничтожить сотни тысяч жизней, возможно, впервые соединило этиков и прагматиков в оценке того, что война превращается в нечто недопустимое в отношениях между странами. Когда речь идет о возможности поставить под угрозу саму человеческую цивилизацию, то противоречия между этическими и технократическими оценками войны стираются. Отчасти страх перед применением ядерного оружия как «устройства Судного дня» привел к тому, что, несмотря на то что главные распорядители ядерных арсеналов времен холодной войны — США и СССР, — а также другие явные и тайные обладатели этого оружия вкладывали огромные деньги в постановку на вооружение все новых устройств, они тем не менее никогда не решились применить его. А инициативы ядерного разоружения постоянно получали гораздо более решительную общественную поддержку, чем общие разговоры об отказе от оружия вообще.

Конец XX — начало XXI века

Этические проблемы: терроризм, пытки, беспилотники

В конце века, когда терроризм стал глобальным явлением, мотивация участников движения, их представления о ведении своей борьбы, допустимом и справедливом в этих действиях становятся отдельным феноменом. Проблема вооруженного противостояния террористам влечет за собой новые этические вопросы. Опыт войн США в Афганистане и появление тюрьмы для плененных террористов на базе Гуантанамо показывают, что статус попавших в плен участников террористических организаций практически не регулируется ни юридическими, ни этическими рамками. У них нет статуса военнопленных. При этом с точки зрения тех, кто их задержал, опасность таких пленных позволяет применять против них разнообразные методы воздействия, включая пытки. Собственно, появление такой категории противника, как «террорист», вновь сделала пытки предметом этических дискуссий — прежде, даже если такие методы против пленных и применяли, об этом не считалось возможным говорить как о чем-то абсолютно недопустимом и незаконном.

Беспилотный летательный аппарат MQ-9 Reaper PA Images / ТАСС

Отдельные вопросы ставят и сложные боевые действия, совершаемые теперь с помощью беспилотных аппаратов. Та «охота за террористами» при помощи дронов, которую американские спецслужбы проводили и проводят в разных отдаленных уголках земли, вновь поднимает вопрос, насколько «моральной» выглядит война, в которой управляющий дроном оператор, принимающий решение о нанесении смертельного удара, находится в заведомой безопасности. Это те же вопросы, которые обсуждались после изобретения лука и арбалета, и они точно так же влияют на отношение к тем, кто пользуется подобным оружием. Во всяком случае, время от времени в американской прессе пишут о том, что специалисты, занимающиеся управлением дронов, чувствуют несколько пренебрежительное отношение к себе со стороны пилотов обычных самолетов (и это отчасти влияет на популярность этой профессии). Но эти ситуации мало чем отличаются от вопросов, возникавших и раньше при появлении видов оружия, предоставляющих принципиально новые способы убивать (можно вспомнить, как Артур Уилсон, командовавший в начале XX века британским Средиземноморским флотом, называл впервые вводимые в строй подводные лодки «коварным, бесчестным и чертовски неанглийским» оружием). Так что эволюция этической оценки войны продолжается вместе с эволюцией самих войн. 

(Это черновичок, длинновато получилось, потом перечитаю, порежу, картинок добавлю. Пока строго не ругайте.)

С удивлением столкнулся недавно с тем, что большинство людей считает войну противоестественной человеческой природе.

А давайте я немного, можно сказать бегло (сарказм), пройдусь по истории человечества и войн в нем.

Мое личное, не очень важное мнение — война естественное состояние человека. И даже, довольно важный инструмент естественного отбора. От этого утверждения пованивает нацизмом, но не торопитесь вешать на меня ярлыки – я думаю что это было актуально в прошлом, но сейчас, к счастью, все сильно изменилось. К тому же, все явления важно рассматривать в целом. С таким же успехом можно заявить, что умение обрабатывать камень – инструмент естественного отбора для наших предков. Просто как-то случилось в наше время, что есть манера делить на черное и белое, а ведь мир полон самых разных красок. И красный – важная часть спектра.

Видимо (я могу только предполагать) у людей сложилось мнение что в каменном веке люди жили в некоем аналоге Эдемского сада. Единение с природой, здоровое питание без ГМО, отсутствие частной собственности. Типичный пример – племена бушменов, сохранившиеся в этом состоянии до наших дней.

Ну что же, давайте возьмем бушменов, и поскребем их.

Одна из первых книг о бушменах!хонг (восклицательный знак означает цокающий звук), написанная Элизабет Маршалл Томас, называлась «Безобидный народ» (The Harmless People). Однако при всей привлекательности этого народа, безобидным его не назовешь. Когда его изучал Ричард Ли (куда менее предвзятый этнолог, с хорошей долей цинизма, что полезно в науке), раздоры притихли, но наскальные росписи и исторические документы показывают, насколько обычна у!хонг была война.

Бушмены постоянно воюют с соседями, скотоводами банту, то и дело угоняя их скот и отбиваясь от преследователей отравленными стрелами. Капские бушмены 30 лет сопротивлялись нашествию буров, у которых были современное оружие и кавалерия, пока буры не возобладали в численности

Что касается внутренних распрей, то уровень убийств у!хонг, как подсчитал Ли, равен 29,3 на 100 000 человек в год, что примерно в три раза больше, чем в США.

Раздоры в сообществах!хонг проходят три четко разделяющихся этапа: спор, драка, смертельная драка. На этапе спора выделяются три стадии. Обмен доводами сменяется словесной перепалкой, за которой следуют резкие личные оскорбления, отсылающие к сфере половых отправлений. Обмен оскорблениями скоро приводит к физической агрессии. В этот момент или чуть позже в ход идут ядовитые стрелы.

Раненый такой стрелой тут же надрезает рану и высасывает отравленные кровь и лимфу: шансы на выживание составляют 50:50. Озадаченный применением столь смертоносного оружия в бытовых конфликтах, Ли наивно спросил, почему бы не использовать в стычках обычные стрелы. «На это, – пишет он, – один из информантов дал красноречивый ответ: «Мы пускаем ядовитые стрелы, потому что у нас горячие сердца, и когда мы стреляем, мы по-настоящему хотим убить врага»».

Больше понять о методах разрешения конфликтов у!хонг Ли помог проведенный им опрос о способностях представителей племени к охоте. Спросив четырех охотников, сколько жирафов и антилоп добыл каждый из них, Ли «внезапно решил добавить: «А скольких человек вы убили?»

«Не моргнув глазом, первый охотник,!Чтома, выставил три пальца, объявил: «Я убил Дебе, Н!лу и Н!кейси». Я старательно записал имена и обернулся к Бо, второму охотнику: «А ты скольких убил?» «Я ранил в спину! Лкуше, но она выжила», – ответил Бо. Следующим был его младший брат Самксау: «Я ранил старого Кан!ла в ногу, но он выжил». Я обернулся к четвертому, старому Каше, добродушному старику под семьдесят и спросил: «А скольких убил ты?» «Я никого не убивал», – ответил Каше. Не сдаваясь, я продолжил расспросы: «Ну, а скольких ты ранил?» «Никого, – с сожалением ответил тот. – Я всегда промахивался»»

Тут надо читать в контексте, Ли часто ссылается на этого старикана, как на некоторый взгляд со стороны. В примитивных племенах истина «старый=мудрый» очень хорошо работает. По всей видимости Ли намекает что старикан достаточно умен что бы не оставлять свидетелей.

Для тех кто по англицки ботает — Richard Borshay Lee, The IKung San, p. 399. The odd symbols represent different kinds of click.

Недавно вышел безумно прелестный мультик про полинезийские племена «Моана» – еще один кирпичик в стену общественной уверенности в благодушности примитивных племен. Кто не смотрел – рекомендую, приятный и добрый мультфильм. В общем и целом обычный быт папуасов – жуй кокосы, ешь бананы. Все веселые голые и добрые. Как в советских мультиках. Зло обезличено, и т.п. и т.д.

На самом деле маори один из наиболее пугающих народов в мире. С суровости с ними могут поспорить только северные осетины, но осетины с кем хочешь поспорить, так что не считается.

Для примера – что бы заставить японцев встать в неприятную позу, оказалась достаточно пары парусников с пушками в японском порту.

А маори такие парусники захватывали, и на них же грабили европейские колонии.

А уж как они резали друг друга – отдельный, впечатляющий даже любителя аниме с расчлененкой, разговор.

Но вернемся к войне как таковой.

Нам как виду около 100 000 лет. Порядка 50 000 лет назад появляются некие артефакты, которые свидетельствуют о появлении у нашего вида культуры и самосознания схожего с нашим, современным. Это украшения, в первую очередь. То, что не делает не один другой вид.

Примерно 5 000 лет назад начинается история – письменные свидетельства, в первую очередь. То что известно хоть с какой то долей уверенности.

И, разумеется в этих письменных источниках резня человечков человеками буквально непрерывна.

Тем не менее, по каким-то причинам в учебниках истории, да и в общем сознании, жители каменного века, тысяч этак двадцать до нашего времени, встают в сознании именно как охотники-собиратели или примитивные земледельцы. Заняты мирным трудом, или забиванием мамонта.

Современные этнологи, с редким единодушием сходятся на том что хорошей, если не лучшей иллюстрацией жизни людей на протяжении десятков тысяч лет (я повторяюсь, десятков тысяч лет, на порядок больше чем всей хоть немного известной истории человечества) может послужить жизнь племен в Новой Гвинее. Заглянем за кулисы «тропического рая».

Все папуасские популяции в этом регионе практикуют патрилокальный брак, т. е. мужчины всегда остаются со своим родом, а жены переходят в род мужа. Большинство, если не все новогвинейские племена, придерживались полигамии, по крайней мере до появления первых миссионеров. Например, у дани 29 % мужчин имели больше одной жены, притом число жен варьировалось от двух до девяти, а 38 % мужчин не имели ни одной.

Война была обычным делом в большей части папуасских обществ до второй половины XX в., отмечает группа Стоункинга, и смертность на войне была высока: по данным антрополога Карла Хайдера, приблизительно 29 % мужчин дани погибали в сражениях. Практически таков же уровень военных потерь мужских особей у шимпанзе и у южноафриканских яномамо, причем мотив у тех и других, предположительно, одинаков: репродуктивное преимущество, которое успешный воин получает для себя и для своего клана.

Стычки охотников и собирателей кажутся не такими уж кровопролитными в сравнении с мясорубкой современной войны. Начатый бой можно было остановить, как останавливают футбольный матч из-за, например, дождя или серьезной травмы кого-то из игроков. Хайдер, как и многие антропологи, поначалу считал, что война для дани не такая уж трагическая ситуация. После первого полевого исследования в Новой Гвинее в 1961 г. он написал книгу, в которой подчеркивал миролюбивость племени. Однако после многочисленных новых поездок и тщательной реконструкции родословных с выяснением причин смертей Хайдер увидел, как много мужчин на самом деле гибнет в сражениях. Если сражаться приходится еженедельно, даже при небольшом числе потерь убыль со временем будет гигантской.

Как и бушмены, дани бьются насмерть. Они не научились отравлять наконечники стрел ядом жука-листогрыза, но вместо яда используют экскременты, чтобы в рану попадала инфекция. Подобно многим другим человеческим племенам и шимпанзе из Касакелы («Гомбе»), дани знают, что истребление лишь некоторой части врагов дает выжившим повод для мести и потому более эффективно изводить врагов без остатка.

«На плоскогорье около 30 % автономных групп исчезают каждое столетие после военных поражений, – пишет о межплеменной вражде в Новой Гвинее археолог Стивен Леблан. – Племена вырезаются целиком или гибнут в сражении, уцелевшие после больших кровопролитий спасаются у союзников или дальних родственников. Последнее из незатронутых цивилизацией мест оказалось не мирным пастбищем, а полем незатихающей битвы» (Steven A. LeBlanc, Constant Battles, p. 151.)

Но все же папуасы были исследованы и описаны сравнительно давно. Я хочу познакомить вас с реликтом древнего мира, который интенсивно изучается и прямо сейчас. Знакомьтесь Яномамо.

Яномамо – группа племен, обитающих в джунглях на границе Бразилии и Венесуэлы. До недавних пор они сохраняли традиционный образ жизни, на который не повлияли ни миссионеры, ни другие пришельцы из цивилизованного мира. Яномамо живут в деревнях и занимаются сельским хозяйством, основной источник пищи у них – плантации пизанга, крупных овощных бананов. Джунгли служат источником разнообразных лакомств: например, броненосцев или деликатесных личинок размером с мышь, которых яномамо извлекают из-под коры пальм и жарят.

Обеспечение продовольствием отнимает всего три часа в день.
Я повторюсь, 3 часа в день.

Нет, вы не поняли. Прочувствуйте.

Три часа.

Да это же коммунизм. К этому стремятся все либералы планеты, именно такой рабочий день обещат нам футуристы.

Так давайте же посмотрим, как скрашивают свой досуг статистически идентичные нам по психологии и физчески яномамо.

Долгий досуг мужчины яномамо заполняют употреблением галлюциногенных наркотиков, приготовленных из разных растений, а шаманы – пребыванием в трансе, общением с духами и сказаниями.

Ну, и, пожалуй, можно добавить, что яномамские деревни находятся в состоянии почти постоянной вражды друг с другом и с другими племенами. Они заключают союзы, скрепляемые подарками и ритуальными празднествами, чтобы укрепиться против врага. Но зачастую празднества оказываются ловушками и кончаются для приглашенных гостей кровавой баней. Такая постоянная война недешево обходится. По данным антрополога Наполеона Шаньона, изучающего яномамо несколько десятилетий, около 30 % смертей взрослых мужчин в этом племени – насильственные. Шаньон выяснил, что у 57 % яномамо старше 40 лет двое или больше близких родственников – дети, родители, братья – погибли от чужой руки.

Образ жизни яномамо ни в чем не сходен с существованием большинства людей в развитых экономиках. И при этом у них есть все ключевые общественные институты, включая военное дело, торговлю, религию и четкое разделение гендерных ролей. Откуда пришли эти институты? Есть ли у них биологические корни или это исключительно культурные явления? Какие механизмы в первую очередь обеспечивают цельность человеческого сообщества?

На все эти вопросы отвечает гипотеза – правда, не подтвержденная прямыми доказательствами, – согласно которой все формы общественного поведения человека тем или иным образом укоренены в генетической матрице, доставшейся ему от предков-приматов и адаптированной путем эволюции к складывающимся условиям жизни.

Одной из таких адаптаций, вероятно, была активная экспансия свойственных шимпанзе чувства территории и агрессивности к представителям своего вида. Вместе с тем человек приобрел особый набор совершенно иных форм поведения, позволяющих эффективно взаимодействовать с ближними в крупных и сложноорганизованных сообществах. В группах шимпанзе большинство самцов – родственники: их общий генетический интерес и есть тот «клей», который объединяет группу. Люди же развили формы поведения, позволяющие даже к чужакам относиться, как к родственникам, и на этом держится вся городская культура. Именно мягкие формы поведения, составляющие такую же часть человеческой природы, как и склонность к убийству и насилию, обеспечивают социальную сплоченность, благодаря которой развивается цивилизация.

Кстати о шимпанзе.
Считается что ветви на концах, которых с одной стороны оказались мы, а с другой стороны шимпанзе, разделились около миллиона лет назад.

Столько же разницы между бурым медведем и белым медведем. Помимо того, что мы явно эволюционируем быстрее, можно еще предположить, что схожие признаки у шимпанзе и человека унаследованы от далекого общего предка.

Давайте по сравниваем.

Общество у шимпанзе складывалось, очевидно, с целью обеспечить его членам максимальный репродуктивный успех. Их социальная структура тщательно приспособлена к условиям жизни, так же как и радикально иная структура общества бонобо к их условиям. В человеческих сообществах тоже существует широкий спектр различных структур, в каждой из которых можно увидеть решение той или иной проблемы. Эгалитарные нравы охотников и собирателей – адекватный ответ на проблему непостоянства охотничьей удачи. А для торговли и распределения излишков лучше подходит иерархическая структура оседлого общества.

Шаблоны общественного поведения шимпанзе и человека весьма сходны в главном: в том, что касается защиты территории и стремления радикально решить проблему враждебных соседей путем их полного истребления. Но в других важнейших аспектах они расходятся. У людей сформировались совсем иные отношения между полами, основанные на институте семьи, а не на разделении мужской и женской иерархий. Семья требует значительно большего доверия между мужчинами: им нужно объединяться ради важных целей, например для ведения войны, не опасаясь, что их жен похитят. Кроме того, во всех человеческих группах существуют институты, неизвестные шимпанзе. Сюда входит право собственности, церемонии, ритуалы и религии, проработанная система обмена и торговли, построенная на универсальном принципе взаимности.

Группы шимпанзе, как и примитивные человеческие сообщества, строятся на родственных связях, и эволюционный смысл такого подхода вполне понятен. Но родственные группы не могут преодолеть определенных лимитов численности. Люди, обретшие дар языка, выработали способы создавать большие коллективы, не связанные кровными узами. Одна из этих объединяющих сил – религия, которая появилась, скорее всего, почти одновременно с языком.

Богатство человеческой культуры не позволяет легко обнаружить генетическую подоплеку нашего социального поведения. Гораздо проще наблюдать поведенческие схемы, заданные генетикой, у нашей дикой родни. Шимпанзе в природе изучаются около 45 лет, эту работу начали Джейн Гудолл, работавшая в Национальном парке Гомбе (Танзания), и Тосисада Нисида (заповедник Махале, Танзания) и продолжили их последователи. Лишь в последние годы в результате огромной работы у ученых начала складываться некоторая общая картина. Сегодня биологи могут объяснить многие фундаментальные особенности общественного устройства у шимпанзе и знают, как функционируют его отдельные части. Механика социума шимпанзе имеет самую прямую связь с гораздо менее очевидной стратегией человеческой социальности.

Изначально Джейн Гудолл считала, что шимпанзе в Гомбе живут одной большой и счастливой коммуной, но затем, не без помощи опытов Нисиды, выяснилось, что все ровно наоборот. Шимпанзе делятся на стаи числом до 120 особей, каждая имеет свою территорию и агрессивно ее защищает.

Вся стая никогда не собирается вместе. Ее члены передвигаются по территории группами переменного состава примерно по 20 голов: специалисты по изучению приматов называют это обществом деления-слияния (fission-fusion society). Самка с детенышами нередко ест отдельно либо в небольшой группе с другими самками с потомством. Удивительная параллель с человеческими нравами: сообщества шимпанзе патрилокальны, т. е. самцы остаются на своей территории, а самки перемещаются к брачным партнерам на соседние участки. Обычно самки шимпанзе в возрасте полового созревания покидают родные сообщества и присоединяются к чужим, где больше нравятся самцам, чем тамошние «невесты».

Большинство охотничье-собирательских сообществ также патрилокальны – жена уходит жить в клан мужа. Биологическая причина – страховка от инбридинга, с проблемой которого сталкиваются все социальные животные. Но в мире приматов почти всеобщим стало другое решение – матрилокальность, когда женские особи остаются на месте, а уходят, достигнув половой зрелости, самцы. Патрилокальность – исключение, и она возникла, кроме человека и шимпанзе, предположительно, только у четырех видов приматов

Поэтому если у тебя нет квартирки, и ты не хочешь дарить ей машинку что бы она свободно перемещалась, то ты говнюк, не достоин размножаться.

Другая необычная черта социальности шимпанзе – тоже свойственная человеку – это склонность устраивать кровавые набеги на соседей. Самцы не просто охраняют границы своего участка: они то и дело нападают на иноплеменников, при этом зачастую убивают. Это обстоятельство немало удивило многих биологов и социологов, привыкших думать, что война – феномен исключительно человеческой социальности.

Зачем вообще стаи шимпанзе держатся своей территории и защищают ее? Зачем убивают друг друга? Ученые считают, что им удалось реконструировать фундаментальную логику социальности шимпанзе, по крайней мере в общих чертах. Социум шимпанзе, как оказалось, формируется необходимостью добывать себе пропитание – преимущественно за счет собирания плодов. Деревья плодоносят лишь время от времени. Они разбросаны по лесу и саванне и не могут обеспечить пищей большую стаю. Самкам шимпанзе, которым необходимо не только выжить самим, но и выкормить детенышей, удобнее промышлять самостоятельно. Они кормятся на участке площадью в несколько квадратных километров и редко его покидают. Размер участка необыкновенно важен. По данным Дженнифер Уильямс и Энн Пьюси, изучавших шимпанзе парка Гомбе, чем больше участок, тем короче у самки интервал между родами, т. е. тем больше потомства она приносит.

Что касается стратегий самцов, то каждый из них стремится к репродуктивному успеху, оберегая одну самку. Однако самцам кажется более рациональным объединяться в отряды и охранять территорию, на которой пасется много самок. Одно из разумных объяснений этой стратегии заключается в том, что в условиях патрилокальности самцы, как правило, приходятся друг другу родственниками, и, защищая группу самок, каждый самец-шимпанзе борется не только за свой репродуктивный успех, но и за успех рода. Ведь гены родственников в значительной степени сходны с его генами. Как замечает биолог Уильям Хэмилтон, предложивший доктрину совокупной приспособленности, помочь кровному родственнику передать гены по наследству – практически то же, что передать свои. Поэтому у видов с кровно обусловленной социальностью закрепляются гены, поощряющие альтруизм. Та же самая логика объясняет сплоченность муравьиных и пчелиных сообществ, в которых рабочие особи генетически ближе к своим сестрам и братьям, чем к потомству, которое могли бы принести. Из-за этого рабочие особи отказываются от возможности размножения и счастливы участью бесплодных нянек при детях царицы-матки.

В сообществах шимпанзе самцы и самки обычно не склонны проводить время вместе, исключая моменты спаривания. Два пола организуются каждый в свою общественную иерархию. Любой взрослый самец требует почтения от любой самки и немедленно прибегает к насилию, если самка не готова подчиняться. При всех наших различиях и у человека, и у шимпанзе социум решает одну и ту же задачу: обеспечить самцам и самкам подходящий способ получить личное репродуктивное преимущество.

Во главе мужской иерархии стоит альфа-самец, удерживающий свой статус за счет физической мощи и, что не менее важно, за счет союзов с другими самцами. «Альфа живет в постоянной опасности заговора самцов и должен непрерывно укреплять свой статус демонстративной воинственностью», – пишет Джон Митани

Проверка вожака на прочность, которую ученые иногда иронически называют выборами, может произойти в любой момент. Поражение на выборах у шимпанзе – не самая приятная перспектива. Проигравшему зачастую просто отрывают детородный орган и оставляют умирать. Долгое правление не гарантирует мирной отставки. Шимпанзе Нтолги из Махале был альфа-самцом 16 лет, а потом заговорщики свергли его и убили.

Какая же выгода быть альфа-самцом, если приходится каждый день рисковать своей властью, а единственная процедура отрешения от нее – насильственная смерть? Задумываются ли над этим шимпанзе или нет, эволюция свидетельствует: высокая позиция в мужской иерархии дает самцу возможность чаще спариваться и оставить больше потомства.

Эта связь далеко не сразу открылась ученым. Самка шимпанзе в период овуляции демонстрирует готовность к зачатию: у нее на заду появляется большая розовая шишка. Самки в эту пору становятся весьма общительными и всеми силами стараются спариться с каждым самцом в стае, в среднем копулируя 6–8 раз в день.

При такой, казалось бы, хаотичной системе спаривания, каким образом высокоранговые самцы получают положенную по статусу награду? Во-первых, они спариваются чаще, хотя обычно и делят партнерш с другими самцами. Во-вторых, вспомним о таком явлении, как спермовые войны. При большом числе партнеров у самки, преимущество будет у того самца, который сможет произвести больше спермы и «затопить» соперников. Поэтому эволюция отбирает самцов шимпанзе с огромными по отношению к телу тестикулами. Но было непонятно, имеют ли эти самцы выгоду от своего ранга, пока не появились современные методики ДНК-анализа на отцовство. Группа ученых под руководством Джулии Констебл недавно обнародовала результаты 20-летнего исследования шимпанзе из Касекелы (Гомбе). Ученые обнаружили, что в 36 % беременностей отцом оказывается правящий альфа-самец, а если не считать его близких родственниц, зачатий с которыми следует избегать, то все 45 %

У самок шимпанзе тоже есть своя иерархия. Не такая четкая, как у самцов, потому что самки большую часть времени проводят в уединении, кормясь на своих участках, а не пребывают, как самцы, в постоянном взаимодействии, но и у самок место в иерархии заметно влияет на репродуктивный успех.

Династические войны у людей историки объясняют различными сложными причинами: желанием славы, захватом территорий, насаждением религий. Намерения шимпанзе, не затушеванные такого рода домыслами, можно понять по результатам их действий. Все войны ведутся ради репродуктивного преимущества. Каждый участник старается оставить как можно больше потомства. Самцы стремятся занять в иерархии место рангом повыше, чтобы больше спариваться с разными самками. Самки ищут лучшие кормовые участки, чтобы родить и вырастить как можно больше детенышей. Конечная цель проста, но в сложно устроенном обществе, чтобы ее достичь, индивиду приходится реализовывать весьма сложные сценарии поведения.

Набег – это основная форма военных действий, практикуемых примитивными человеческими сообществами. Яномамо тоже тщательно планируют набеги и стараются свести риск к минимуму. «Цель набега – убить одного или нескольких врагов и скрыться незамеченными», – пишет Наполеон Шаньон (Steven A. LeBlanc, Constant Battles, p. 151.)

Война – занятие, которое отделяет шимпанзе и людей от всех прочих живых существ на земле. «Очень немногие виды живут патрилинейными, связанными по мужской стороне сообществами, где женские особи, чтобы избежать инбридинга, традиционно отправляются искать брачного партнера в чужой клан, – пишут Ричард Рэнгем и Дейл Петерсон. – И только два из этих видов обеспечивают патрилинейность при помощи инициируемой мужскими особями постоянной территориальной агрессии, в том числе кровавых набегов на соседей с целью застать врасплох и убить. Из 4000 видов млекопитающих, из 10 млн или больше того других видов животных такая поведенческая комбинация присуща только шимпанзе и человеку».

К войне шимпанзе и человека, по крайней мере сообщества, подобные яномамо, побуждает одна и та же ключевая мотивация. Шимпанзе защищают кормовые участки самок ради собственного репродуктивного преимущества.

Той же программой руководствуются и яномамо. Захват женщин редко бывает у них основной целью набега, но всегда предполагается как часть военного успеха. Захваченную женщину насилуют все участники набега, затем все мужчины в деревне, после чего она дается одному из них в жены.

Но настоящее репродуктивное преимущество от участия в набеге – это статус, который получает всякий, убивший врага. Чтобы душа убитого не могла отомстить, воин, убивший человека, должен пройти ритуальное очищение – обряд унокаимоу. Прошедшие этот ритуал мужчины получают титул унокаи, и об этом знает вся деревня. Унокаи, как выяснил Наполеон Шаньон, имеют в среднем в 2,5 раза больше жен, чем неубивавшие мужчины, и более чем в три раза больше детей.

Многолетний труд Шаньона необычен своей продолжительностью. Но при всей кропотливости его работы ученое сообщество не торопилось принимать выводы исследователя, сопротивляясь идее, что насилие может быть репродуктивно оправданным. Один из критиков, Марвин Харрис, предположил, что вражда у яномамо вызвана дефицитом белка. Шаньон описывает, как эту мысль восприняли сами яномамо. «Я объяснил им взгляды Харриса: «Он говорит, вы сражаетесь за дичь и мясо, и не верит, что война идет за женщин». Они посмеялись и отвергли теорию Харриса в таких словах: «Yahi yamako buhii makuwi, suwa kaba yamako buhii barowo!» («Мы, конечно, любим мясо, но женщин мы любим гораздо больше!»)»

Кстати, немного о феминизме. Пропорции размеров самцов у шимпанзе по отношению к самкам, гораздо выше чем у людей. Антропологи считают что за последние 10-5 тысяч лет женщины прибавили в росте. В среднем древний мужчина был на 15-25% крупнее женщины, сейчас уже 10-15%. Так что феминизм, по видимому, эволюционно оправдан. Ну это так, для перчинки.

Если у вас возникла мысль что культурный и высокоразвитый человек, благодаря культуре и морали уже давно поднялся над всем этим, то я вас поддержу в лучших традициях интернет споров. Приведя цитату из признанного авторитета:

Человек наживает себе собственность и оставляет ее своим детям; таким образом, в пределах того же народа дети богатых людей получают преимущества перед детьми бедняков, независимо от их телесного или умственного превосходства. Но наследование собственности само по себе далеко не является злом, ибо без накопления капитала не могли бы процветать ремесла, а между тем цивилизованные расы прежде всего благодаря им одержали и продолжают одерживать верх над другими, занимая место низших рас. Умеренное же накопление богатств не мешает процессу отбора. Когда бедный человек начинает преуспевать, его дети берутся за торговлю или промыслы, в которых процветает борьба, и наиболее способный телом и духом всегда успевает более других.

Чарльз Дарвин. Происхождение человека и половой отбор

Конечно культура, мораль, разум – сильно изменил ситуацию в мире.

А теперь, уважаемый читатель, встань и подойди к зеркалу. Загляни в глаза своему отражению. За этим взглядом сытых и спокойных глаз, может даже подслеповатых и скрытых очками, скрыты все те кто передал тебе свои гены. Твои предки. И за сотней поколений, знавших о христианской морали, и за тысячей поколений, принявших культуру как ряд социальных условностей нужных для выживания, таятся во тьме десятки тысяч поколений твоих предков обоего пола. И все они – успешные и удачливые убийцы.

Не подведи их.

Может ли война быть «нормальной»?

Многие политики, ученые и мыслители старались разгадать природу войны. Их мнения всегда различались крайним разнообразием. Как часть народной жизни война долгое время мыслилась как нечто божественное, восхитительно высокое; ее считали утехой воина и величайшей гордостью победителя. Как написал около ста лет назад российский философ А.Е. Снесарев, «перед войной в почтительном признании склонялись народные массы».

Однако преклонение перед войной, перед героическими поступками воинов зачастую закрывало страшные последствия для людей, общества и экономики.

Часть мыслителей прошлого считали войну и связанное с ним насилие присущим человеческому сообществу состоянием. Так, греческий философ Платон считал войну «естественным состоянием народов» и что в самой природе между всеми государствами царит война, а мир – это пустой звук. Английский философ Томас Гоббс войну связывал с природой человека, имеющего общее с волчьей породой, якобы всегда готовой растерзать друг друга.

Российский военный теоретик и педагог, генерал от инфантерии Михаил Драгомиров отмечал, что «… в природе все основано на борьбе, поэтому человек и ведет вóйны, не имея возможности стать выше какого бы то ни из было законов природы». Отечественный философ Владимир Соловьев считал, что даже с точки зрения оправдания добра нельзя считать войну подлежащей немедленному и полному упразднению.

То есть, признавая разрушительный характер войны, многие российские и зарубежные мыслители считали войну объективным общественным явлением. Иными словами: война имеет место в жизни потому, что общество периодически в ней нуждается.

Отметим существование противоположной точки зрения. Так, писатель Лев Толстой считал войну событием, противным человеческому разуму и всей человеческой природе, несмотря на то, что именно он написал большую книгу («Война и мир») о войне и подготовке к ней. Российский философ Семен Франк писал, что в наше время война стала анахронизмом . Известный учёный, врач, педагог и общественный деятель, член-корреспондент Российской академии наук Николай Пирогов считал войну травматической эпидемией.

Эти мыслители отрицали войну и считали, что люди должны сделать всё возможное для искоренения войны из собственной жизни.

Впрочем, немало ученых и мыслителей отмечали двойственный характер войны. Это мнение удачно сформулировал российский писатель Федор Достоевский: «Не всегда надо проповедовать один только мир, и не в мире одном, во что бы то ни стало, спасение, а иногда и в войне оно есть».

Различные объяснения феномена войны вызваны несколькими причинами.

Во-первых, война имеет множество последствий. На войне гибнут люди, для участия в ней немало людей отвлекается от занятия экономической деятельностью. Уничтожаются сооружения, имущество и другие материальные ценности.

Во-вторых, война всегда производила на людей, особенно на впечатлительных, большое эмоциональное воздействие. Поэтому трудно понять, какое значение имеет война для всего общества. На первое место всегда в сознании людей выходят картины героизма и одновременно – массовой гибели людей.

В-третьих, практически все, кто пишет о войне, являются предвзятыми наблюдателями. О войне крайне редко пишут сами военнослужащие, либо их родственники. Они от войны, как правило, получают негативные впечатления: потерю близких людей, жестокость, приостановку или потерю своей работы, недоверие или озлобление близких людей и многое другое.

Например, наш великий полководец Георгий Константинович Жуков опубликовал «Воспоминания и размышления» через двадцать четыре года после окончания Великой отечественной войны. Поэтому о войне пишут, как правило, люди гражданские, позиция которых всегда отличается от мнения профессиональных военных.

Вывод: война является сложным общественным явлением с разнообразными проявлениями. Далеко не все люди и далеко не всегда могут понять ее причины, мотивы ее участников и осознать ее последствия.

Предлагаю читателям самостоятельно поразмышлять над вопросами:

1. Как связаны между собой война и зло?

2. Как связаны между собой война и добро?

3. Как связаны война и мир?

В переносном смысле анахронизм – пережиток старины, устаревшие, отжившие взгляды, обычаи, суждения, не вяжущиеся с современными воззрениями.

Прдолжение следует.

Вся история человечества свидетельствует о том, что война - это неотъемлемая, врожденная составляющая человеческого существования, точно так же как тяга к игре, пению, снятию стресса, потребность в сатурналиях, вальпургиевых ночах, маскарадах и т.д. Здесь апологию войны необходимо решительно отделить от признания самой реальности этого феномена. Вся жизнь человека построена на антиномиях. Это - жизнь и смерть, добро и зло, свобода и рабство и многое другое. Некоторые из антиномий неразрешимы. Возможно, к этой категории относится и антиномия между войной и миром. История человечества - это прежде всего история войн. Упрощая вопрос, можно было бы сказать, что животные потому не имеют истории, что они не вели друг с другом войны. Как утверждал Г.В.Ф. Гегель, животное не знает войны, оно знает лишь борьбу, вызванную потребностями в пище, самке, территории для охоты и т.д. Удовлетворив свою потребность, оно довольствуется обретенным и не меняет порядок вещей в природе. Не таков человек. Чтобы выйти из животного состояния, он должен выйти за пределы природы, из мира потребностей и стремиться к благам, которые природа не может предоставить и которые находятся вне пределов чисто биологических устремлений. Человек не только стремится удовлетворить свои чисто биологические потребности, но и жаждет признания себя со стороны другого и, более того, подчинения этого другого. Таким образом, война имеет своей целью не только физическое выживание, но и навязывание собственных ценностей другому. Подвергаясь риску потерять собственную жизнь, человек, который не связан с ней на манер животного, озабоченного сохранением своего существования, утверждает свою самость. При таком положении вещей борьба с другим человеком как бы гуманизируется, т.е. приобретает человеческое измерение. Отношение к другому человеку - это отношение не только любви, но и конкуренции.
Человек воевал в глубокой древности, он продолжает воевать в наши дни и, по-видимому, станет воевать также в будущем. Менялись представления о типах и характере войн и армий, системах обороны, силовых методах, соответствующих изменяющимся реальностям, но во все времена человеческие сообщества в различных формах и ипостасях отнюдь не считали мир высшим благом. Большую часть истории человечества почти все попытки создания сколько-нибудь крупных держав и империй были связаны с экспансией, завоеванием, вмешательством, оккупацией чужих территорий. Во многом сама история человечества предстает как беспрерывная череда войн племен, народов, наций, империй, кланов, партий и т.д. друг с другом. Одни стремились подчинить себе чужие страны и народы, другие жаждали воинской славы, третьи считали, что лучше умереть стоя, чем жить, оставаясь на коленях. Во всяком случае, оправдания войнам всегда находили самые убедительные, поскольку человек, если судить по его деяниям, подсознательно руководствовался мефистофелевской максимой - нет в мире вещи, стоящей пощады. Не случайно и то, что с древнейших времен скептики не переставали утверждать, что homo homini lupus est, т.е. человек человеку волк. А из этой формулы вытекал другой, не менее известный постулат - bellum omnium contra omnes, то есть война всех против всех.
Более того, человеку во все эпохи была свойственна склонность героизировать, романтизировать и воспевать войну. В этой связи не может не обратить на себя внимание такой феномен, как поддержка и даже энтузиазм широких масс людей, которые нередко наблюдались в странах, вовлеченных в войну, перед ее началом. Такая ситуация имела место, например, почти во всех ведущих европейских странах накануне развязывания первой мировой войны. Исследовав общественное мнение европейских стран накануне первой мировой войны, отраженное в тогдашней прессе, выступлениях и высказываниях публицистов, общественных и государственных деятелей, английский военный историк М. Говард пришел к выводу, что единственными, кто стремился предотвратить надвигавшуюся войну, были дипломаты и бизнесмены. Пресса нагнетала страсти, а общественность была настроена по-боевому. Притягательность войны, склонность к ее героизации отнюдь не уменьшились и в наши дни, несмотря на страшные опустошения двух мировых войн XX в. Это дает основание для подозрений в том, что человек втайне любит войну. Пытаясь ответить на вопрос: «Почему в США фильм «Звездные войны» возглавил список кинобестселлеров», Ф. Дайсон дал этому феномену своеобразную зловещую интерпретацию. «В конце концов, - писал он, - это фильм о войне. Ужасы военных катастроф XX столетия должны были научить людей тому, что войны в наше время слишком трагичны, чтобы быть темой для веселого боевика. Но они по-прежнему сознательно или бессознательно любят войну. Возможно, истинной причиной феноменального успеха фильма стало то, что война в нем изображена как эдакое невинное развлечение. Удаленность места действия фильма в пространстве и во времени позволила публике проявить свою тайную любовь к войне совершенно открыто».
В данной связи не может не обратить на себя внимание тот факт, что война занимала немаловажное, если не центральное, место в космогониях и мифах всех прежних эпох и цивилизаций. Существовала довольно тесная связь между религией и войной. В древности, как на Востоке, так и на Западе, между собой постоянно воевали как боги, так и люди. Самое почетное место почти во всех мифологиях и мифологических пантеонах отводилось богам-воителям и героям-воинам, которые, разгромив силы зла, дали начало тем или иным народам, основали города или государства, спасли отечество или совершили какое-нибудь другое в этом роде деяние. В античной Греции защита полиса была неотделима от защиты бога-покровителя этого полиса. Это, в частности, проявлялось в сакрализации войны. Каждый воин ощущал как бы интимную связь с миром священного. Важность войны подтверждается самой структурой общества того периода, которое было разделено в тех или иных вариациях и под разными названиями на три основных класса: священнослужителей, воинов и землепашцев. Хотя в произведениях античности можно встретить сочувствие к жертвам войн, они тем не менее "рассматривались в тот период как неизбежный и даже необходимый элемент в отношениях между народами и государствами. Например, одна из главных тем «Илиады» Гомера - прославление войны и доблести на поле брани, в которой нередко участвуют сами боги. Особенно показательна в этом отношении позиция Гераклита. «Следует знать, - говорил он, - что война всеобща, что все происходит через борьбу и по необходимости». Война, утверждал Гераклит, «отец всего и всего царь; одним она предопределила быть богами, другим - людьми; одних она сделала рабами, других - свободными». Поэтому считал он, «Гомер был не прав, говоря: «Да исчезнет война среди людей и богов!» Он не понимал, что молится за погибель Вселенной; ибо, если бы его молитва была услышана, все вещи исчезли бы». В оценке места и роли войны с ним не расходился Платон, который в своих «Законах» утверждал, что война всех против всех вытекает из самой природы общества, из коренных противоречий, присущих отношениям людей друг к другу. «То, что большинство людей называют миром, - писал он, - есть только имя, на деле же от природы существует вечная и непримиримая война между государствами». Такая же война существует между отдельными поселками, между отдельными домами в поселке, а также между отдельными людьми. Все, как утверждал Платон, находятся в войне со всеми как в общественной, так и в частной жизни, и каждый находится в войне с самим собой».
Рим дал миру триумфальные арки, возводившиеся в честь героев войн. У каждого народа или государства была своя реальная или символическая аналогия триумфальной арки. Героизация и прославление героев и персонажей бесчисленных войн также представляют собой нечто вроде проявления феномена триумфальной арки. Таковой выступает и героизация войны. Вся последующая история человечества дает множество примеров, подтверждающих этот тезис.
Как правило, в трудах по истории прямо-таки главное место отводится именно лицам, наиболее отличившимся на поле брани. С определенными оговорками можно согласиться с Л. И. Мечниковым, который писал: «В памяти людей остается лишь то, что ослепляет; но истинные благодетели человеческого рода остаются в тени. Имена людей, научивших людей употреблению огня, искусству приручения животных и возделывания хлебных злаков, навсегда останутся неизвестными. Пантеон истории населен только извергами, шарлатанами и палачами». Героизация войны не чужда также и современному миру. Среди философов Нового времени наиболее типичное выражение это нашло, например, у Г. В. Ф. Гегеля, П. Прудона и Ф. Ницше. Как отмечал Гегель, жизнь представляет собой вечную трансформацию, ей противопоказаны неподвижность и скука, которые ассоциируются с миром. Человечество отнюдь не похоже на пруд, который ни один ветер не способен привести в движение, поскольку стоячая и гниющая вода ничего, кроме смерти, не отражает. В подобном же духе Прудон видел в мире малопривлекательную неподвиж|ность, отсутствие жизненности и высмеивал пацифистов, которые претендовали на устранение войн из жизни людей. Своего апофеоза апологетика войны, как известно, достигла у Ф. Ницше. В частности, его Заратустра учил любить «мир как Средство к новым войнам. И короткий мир - больше, чем длительный».
Прудон Пьер Жозеф (1809 - 1965) – французский политический и общественный деятель, теоретик анархизма. В 1927 г. поступил рабочим в типографию, стал наюборщиком. Много занимался самообразованием, изучал языки, теологию. В 1838 г. сдал экзамен на звание бакалавра, добился стипендии, которая позволила слушать лекции в Сорбонне. В 1840 г. выпустил книгу, в которой на вопрос, что такое собственность, ответил, позаимствовав формулу жирондиста Ж. П. Бриссо: “Собственность – это воровство”. Фраза стала знаменитой и создала Прудону славу революционера, хотя таковым он вовсе не был. Он не был согласен с теоретиками коммунизма, полагая, что коммунизм чреват неравенством гораздо более сильным, чем мелкая частная собственность. Он довольно безразлично относился к форме правления, по политическим взглядам был республиканцем и демократом, отвергавшим диктатуру и революционное насилие. Переворот Наполеона 2 декабря 1852 г. расценил как начало пути Франции к социализму. Главным произведением Прудона стала книга “Система экономических противоречий или Философия нищеты” (1846), посвященная критике основ капиталистического строя. На эту книгу яростно обрушился Карл Маркс, написавший свою работу “Нищета философии”. Он назвал Прудона идеологом мелкой буржуазии, сторонником социализма ремесленников и крестьян. Прудона называют “отцом анархии’, так как он явился основателем одной из систем анархических воззрений – антиавторитарной, федералистской теории. Первоначально им развивалась идея о “”социальной ликвидации государства и замене его “договорными отношениями” граждан. Впоследствии он признал ошибочность первоначального проекта и обосновал программу федерализации и децентрализации государств путем создания на их основе мелких автономных областей. Неоднократно подвергался судебному преследованию, сидел в тюрьме, но никогда не прекращал писать и бороться, отстаивая ценности равенства и свободы.
В этой связи представляется важным определить, какие именно свойства человеческой природы делают войну столь дьявольски привлекательной. Конечно, войны порождаются вполне осязаемыми материальными, экономическими, социальными, династическими, религиозными и иными факторами. Однако история предоставляет множество примеров, демонстрирующих, что устранение этих и подобных факторов не всегда приводило к устранению войн из жизни стран и народов. С древнейших времен мыслители в поисках глубинных причин, определяющих поведение человека и человеческих сообществ, особенно в периоды разного рода социальных и политических катаклизмов, войн и революций, неизменно обращали свой взор на природу самого человека. Абстрагируясь от многочисленных высказываний древних мыслителей по данному вопросу, отметим здесь лишь то, что уже св. Августин утверждал: причины войн коренятся в греховной природе человека, в его первородном грехе и желании бога покарать людей за их грехи. На этой основе сформировался провиденциалистский подход, согласно которому война находит свое оправдание во вмешательстве Бога или Провидения. Боссюэ, например, утверждал, что «именно Бог создает воинов и завоевателей». Особенно интересны в данном смысле рассуждения Ж. де Местра. Война, с его точки зрения, есть не более, но и не менее, чем как закон самого мироздания. Это результат «предопределенной страсти», которой наделены все живые существа со времени их творения: растения, животные и прежде всего люди, которые убивают не только, чтобы питаться, одеваться и т.д., но и просто ради того, чтобы убивать. Самое главное, по его мнению, состоит в том, что война приходит тогда, когда вопиющая несправедливость народов «взывает к мщению Бога». Этот последний аргумент, как считал де Местр, не только объясняет священный характер войны, но и оправдывает ее. По божественному предписанию, народ возрождается через войну, которая играет такую же роль, какую для дерева играет подрезка.
Местр Жозеф де (1753 - 1821) – публицист, политический деятель, философ, основоположник консервативного течения во французской политической мысли. В 1802 –1817 гг. был посланником Сардинского королевства в Петербурге. Основные произведения – “Опыт о порождающем принципе человеческих учреждений 1810”, “Петербургские вечера” (1821). Называя свой метод экспериментальным, де Местр считал историю опытным полем политической науки. Признавая значимость разума в естественных науках, он ограничивает его компетенцию в области политики и морали, где принципы разума носят абстрактный характер и применимы только к “человеку вообще”, существование которого сам же отрицает. Представление об индивиде, наделенном своеволием и стремлением к социальности, де Местр считает ложной и пустой абстракцией, выдумкой либерализма. Человека обуревают страсти, он зол по природе, т воспитание не может его изменить. Общество и индивид созданы друг для друга, но ни один из них не есть цель сама по себе – оба существуют ради высшего предназначения. Де Местр выступал против концепций общественного договора, особенно против идей Ж.-Ж. Руссо: общество не может быть результатом соглашения, которое уже предполагает существование общества, в том числе власти и языка. Подчеркивая пагубность идеалов свободы, равенства и братства, этот автор отстаивает органически сложившийся традиционный общественный порядок, согласный с Божественной волей, проповедовал синтез религии, философии и науки.
И. Кант не без оснований говорил, что история в целом никоим образом не свидетельствует о человеческой мудрости, скорее, это летопись человеческого несовершенства, безумия, тщеславия и порока. По-видимому, не лишены основания аргументы и доводы авторов, считающих присущие человеку от рождения злое начало, иррациональные и разрушительные побуждения, гордость, тщеславие и корыстолюбие не последними по значимости мотивирующими факторами общественно-исторического развития, важным компонентом которого являются войны. Движение истории, подчеркивал Гегель, осуществляет ее «дурная сторона», «порочное начало» - неповиновение. Неповиновение, непокорность и мятеж, наряду с другими факторами, стали немаловажным стимулом общественно-исторического прогресса. Более того, эту же «дурную сторону» Оскар Уайльд рассматривал как основную добродетель человека, поскольку именно благодаря непокорности и мятежу стал возможен прогресс. Общество, в конечном счете, живет и развивается по законам, корни которых лежат в природе человека. Это в первую очередь относится к разного рода конфликтам и войнам. И, действительно, любая война развязывается и ведется не богами или демонами, а обыкновенными людьми, и, чтобы понять ее природу, необходимо выяснить, какие именно человеческие качества ее вызывают.
«Две опасности угрожают миру - это порядок и беспорядок», - писал П. Валери. - Порядок и планомерность в их завершенной форме - не являются они концом всякой жизни? Творчества? Устремленности в неизведанное? Но вместе с тем хаос - не противен ли он самой сущности самоорганизации человеческой жизни? Не выступает ли он наилучшим условием для реализации принципа войны всех против всех? Однако скажем вместе с В. В. Розановым: «Разве мы не любим иногда хаос, разрушение еще жаднее, чем правильность и созидание?... Однообразие для всех не противоречит ли коренному началу человеческой природы - индивидуальности, а недвижность будущего и «идеала» - его свободной воле, жажде выбирать то или иное по-своему, иногда вопреки внешнему, хотя бы и разумному определению?». При оценке данного факта нельзя упускать из виду реальность несовершенства самой человеческой природы. Речь, помимо всего прочего, идет о таких низменных качествах человека, как зависть, алчность и т. д., в первом ряду которых стоит агрессивность, представляющая собой, по-видимому, одну из врожденных сущностных характеристик человеческой природы. С данной точки зрения, интерес представляет, на первый взгляд, парадоксальный вывод, к которому пришел А. П. Назаретян. По его мнению, «интеллект по своему генезису и по одной из исходных функций есть инструмент агрессии». Живой организм поддерживает свою жизнедеятельность в процессе постоянного взаимодействия со средой, используя энергию, высвобождаемую при разрушении других систем. Иначе говоря, «антиэнтропийные процессы в системе возможны только за счет роста энтропии в другой системе». Одна система живет за счет разрушения другой системы. «В этом смысле, - подчеркивал Назаретян, - интеллект есть орган антиэнтропийной активности, назначение которого состоит в том, чтобы обеспечить надежное поступление в организм свободной энергии (извлекаемой из других организмов) при минимуме энергетических затрат, иначе говоря - оптимальные агрессии и защиты».
Агрессивные побуждения связаны с такими человеческими качествами, как честолюбие, устремленность к активному действию, ориентация на успех и т.д., которые могут мотивировать как разрушительные, так и созидательные деяния людей. Разумеется, эти побуждения в той или иной форме должны иметь выход, ибо их постоянное подавление тяготит человека и чревато для него непредсказуемыми негативными последствиями. Этот фактор приобрел особую значимость с изобретением оружия, которое, по мнению К. Лоренца, досконально исследовавшего феномен агрессивности, стимулировало внутривидовой отбор людей, что, в свою очередь, послужило фактором, интенсифицировавшим человеческую агрессивность. Во многом неизбежность войн на протяжении всей истории человечества определялась фактом разделения людей на тех, которые в случае борьбы предпочитают подчинение смерти, и тех, которые готовы отдать свою жизнь, чтобы защищать свои ценности, сохранить или отвоевать свободу. Первых Гегель называл рабами, а вторых - господами. Возможно, одни из первичных атрибутов взаимоотношений людей составляли отношения господства и подчинения, постепенно приобретшие статус вполне законных и нормальных. Сам импульс к выходу человека из мира животных и стадного состояния, по-видимому, первоначально родился в головах наиболее развитых - как в физическом, так и особенно в интеллектуальном плане - индивидов. И не исключено, что для «очеловечивания» основной массы сородичей они прибегали не только к уговорам и методам убеждения, но и к насильственным методам, которые в совокупности способствовали постоянной трансформации человека.
Лоренц Конрад (1903 - 1989) – австрийский биолог и философ, один из осмнователей эволюционной эпистемологии. Лауреат Нобелевской премии 1973 г. по физиологии и медицине. Заложил теоретический фундамент современной этологии, науки о поведении животных. С конца 50-х годов Лоренц занимался социокультурными и общегуманистическими проблемами, связанными с опасностями, которые несет техническая цивилизация. Среди них в качестве главных он выделял этическую тематику, вопросы агрессивности людей и т. д.
Видимо, к незапамятным ранним временам восходит разделение людей на более и менее приспособленных к жизни, на тех, для кого свобода, говоря современным языком, составляла «наивысшую ценность», и на тех, для которых характерна склонность к «бегству от свободы». Вечной и неизбежной спутницей свободы является стремление быть лучше и выше других, подчинить своей воле этих последних, воля к господству над другими, или, как сказал бы Ф. Ницше, воля к власти. Существует значительная доля истины в доводах представителей политического peaлизма, восходящего к Н. Макиавелли и Т. Гоббсу, по мнению которых, стремление к господству составляет врожденное свойство человека. Точно так же дух господства и стремление к господству всегда составляли ведущий фактор мировых процессов. Интересно, что в «Генеалогии морали» Ницше связывал латинское слово bellum, означающее войну, со словом duellum, означающим дуэль, которое, в свою очередь, выводится из слова duonus, являвшегося архаической формой слова bonus, т.е. благо. Отсюда, утверждал Ницше, bonus стало означать человека дуэли, спора (duo), войны. Если воля к власти объясняет сначала борьбу и насилие, то она также помогает понять войну как силовое противоборство групп людей, подвергая риску саму жизнь. Можно соглашаться или не соглашаться с этим рассуждением. Но представляется очевидным тот факт, что принцип столкновения двух равновеликих воль уже составляет зародыш борьбы или войны. Первое отношение между людьми, которое родилось в результате войны, - это отношение между поработителем и порабощенным, господином и рабом.
Оружие убийства, будучи изобретенным, приобретает собственную логику существования. Открывая новые возможности убийства, оно, как отмечал К. Лоренц, нарушает существовавшее ранее «равновесие между сравнительно слабыми запретами агрессии и такими же слабыми возможностями убийства». Более того, развитие военной технологии способствовало постепенной деперсонализации, обезличению военного дела, снижению моральной ответственности и усилению бесчеловечности участников военного конфликта, а также уменьшению значения их личного героизма и доблести. Увеличение расстояния, на котором действует оружие убийства, в значительной мере снимает проблемы моральной ответственности, угрызений совести, жалости и прочих неприятных для убивающего моментов, если, конечно, они возникают. Считается, что изобретение пороха и огнестрельного оружия подорвало не только социальный порядок рыцарской эпохи, но и ее этику. Именно удаленность от последствий во многом делает возможным то, что даже самый безобидный, казалось бы, человек оказывается способен нажать спусковой крючок винтовки или пусковую кнопку ракеты с ядерной боеголовкой. Личное знакомство, встреча лицом к лицу в определенных ситуациях сами по себе ведут к притуплению агрессивного импульса, а анонимность усиливает его. Как отмечал Лоренц, бывает так, что «наивный человек испытывает чрезвычайно пылкие чувства злобы, ярости по отношению к «этим иванам», «этим фрицам», «этим жидам», «этим макаронникам», то есть к соседним народам, клички которых по возможности комбинируются с приставкой «гады». Такой человек может бушевать против них у себя за столом, но ему и в голову не придет даже простая невежливость, если он оказывается лицом к лицу с представителем ненавистной национальности» По данным многих исследований, коллективная ответственность в определенных условиях способствует снижению моральных критериев. Война же представляет собой коллективный акт, осуществляемый коллективной волей специально подготовленных и предназначенных для этого людей. Этот фактор приобретает все более возрастающую роль по мере технизации и обезличения процесса ведения военных действий. Информационная и телекоммуникационная революции превратили войну из соревнования в грубой силе в соревнование умов в том, кто именно способен быстрее, эффективнее и масштабнее наносить урон противнику, оставаясь при этом на расстоянии тысяч километров от мест намечаемых ударов.
При этом было бы просто абсурдом сводить все причины войн к одной лишь человеческой агрессивности. Конечно, война представляет собой социокультурный и социально-психологический феномен. Она есть неизбежный результат самого жизнеустройства и жизненного уклада людей. Поэтому, чтобы правильно понять сущность войны и найти соответствующие пути и средства ее предотвращения, необходимо принимать во внимание как все атрибуты природы человека, так и комплекс социальных, культурных, экономических, территориально-географических, политических и иных факторов существования человеческих сообществ. Разумеется, в условиях цивилизации открытая агрессия как на индивидуальном, так и на коллективном уровнях в значительной мере сублимируется. Природная агрессивность как бы отходит на задний план, определяющую значимость приобретают целенаправленный расчет и рациональный выбор. В целом можно, хотя и с некоторыми оговорками, согласиться с Клаузевицем, который считал, что война «представляет собой странную троицу, составленную из насилия как первоначального своего элемента, ненависти и вражды, которые следует рассматривать как слепой природный инстинкт; из игры вероятностей и случая, что делает ее свободной душевной деятельностью; из подчиненности ее в качестве орудия политике, благодаря чему она подчиняется простому рассудку ».
В принципе все войны носят идеологический характер в том смысле, что каждая из вовлеченных в нее сторон так или иначе посягает на образ жизни и систему ценностей своего противника. В то же время, будучи соперничеством за власть и влияние во всех их формах и проявлениях, война является политическим актом. Или, как писал Клаузевиц, «война есть не только политический акт, но и подлинное орудие политики, продолжение политических отношений, проведение их другими средствами». Но агрессивность государства питается прежде всего агрессивностью составляющих его людей. С мотивом агрессии теснейшим образом связано чувство враждебности к чужим. Весь исторический опыт свидетельствует о том, что люди просто не могут обходиться без врагов. В конфликтах вообще и войнах в частности неправомерно усматривать некую аберрацию, некое отклонение от нормы и тем более некий атавизм, результат непреодоленных реликтов неандертализма в человеке. Они представляют собой вполне естественные проявления человеческой природы, поэтому сохранятся в качестве крайних средств разрешения проблем, возникающих между людьми, пока существуют сами люди, человеческие сообщества. Можно не соглашаться с моральными, нравственными, воспитательными или иными суждениями как с увещеваниями, но, как отмечал К. Шмитт, «то, что народы группируются по противоположности «друг-враг», что эта противоположность и сегодня действительна и дана как реальная возможность каждому политически существующему народу, - это разумным образом отрицать невозможно».
В политической сфере враг - это не просто конкурент в экономике, противник в спортивных или иных состязаниях или недоброжелатель в частной, обыденной жизни. Здесь враг - это, говоря словами Шмитта, «борющаяся совокупность людей, противостоящая точно такой же совокупности... Враг - это hostis, не inаmicus в более широком смысле, polemiоs, не vestros». Если согласиться с этим утверждением, то нельзя не согласиться и с выводом, который Шмитт сделал из данного постулата. Так, часто цитируемое из Нового завета выражение «любите врагов ваших» означает «diligite inamicos vestros», или по-гречески «agalate tous extrous humon», а не «diligite hostes vestros». Если как следует вдуматься в значение этих слов, то обнаружится, что, говоря inamicos (в латинском варианте) или extrous (в греческом варианте), имеют в виду скорее просто противника, соперника, недоброжелателя, ненавистника (назовите как хотите) в чисто бытовом, частном смысле. Что же касается понятия «враг», то оно пронизано прежде всего политическим, публичным началом, теснейшим образом связано с понятиями «война», «борьба», понимаемыми как столкновение противоборствующих сил, организованных политически. Вспомним, что война представляет собой феномен публичный, политический, происходящий между государствами. Не случайно греческое слово «polemiоs», означающее враг, происходит от однокорневого слова «polemon», означающего войну в собственном смысле слова.
И действительно, ведь даже у первоначальных христиан, не говоря уже о христианах средневековья и Нового времени, речь не могла идти о том, чтобы сдаться на милость врага, безучастно смотреть на порабощение родины чужеземными завоевателями, реагировать непротивлением творимому ими злу. Особенно, когда христианство при императоре Константине стало официальной религией империи, ее приверженцы воочию столкнулись с проблемой служения империи, в том числе и с оружием в руках. Вся последующая история христианского мира служит наглядным подтверждением того, что христиане отнюдь не подставляли правую щеку тем, кто ударял их по левой. Более того, часто они сами выступали инициаторами, условно говоря, таких пощечин. По-видимому, в самой человеческой природе коренится потребность иметь врага - злобного и беспощадного, и в силу этого подлежащего уничтожению. Оппозиционность, неуживчивость, конфликтность, враждебность представляют собой такие же естественные формы проявления отношений между людьми, как и взаимная симпатия, солидарность, коллективизм и т.д. Инстинкт самосохранения и инстинкт борьбы составляют две стороны одной и той же медали. Поэтому со значительной долей уверенности можно сказать, что одним из основополагающих побудительных мотивов человеческой агрессии является образ действительного или воображаемого врага, именем которого люди оправдывают свои действия. Привычка направлять свою враждебность вовне, на чужаков привилась человеку вместе со способностями рассуждать, смеяться, удивляться, радоваться и т.д. Б. Паскаль приводил такую притчу: «За что ты меня убиваешь? - Как за что? Друг, да ведь ты живешь на том берегу реки! Живи ты на этом, я и впрямь совершил бы неправое дело, злодейство, если бы тебя убил. Но ты живешь по ту сторону, значит, дело мое правое, и я совершил подвиг!»
Как установлено антропологическими и этнографическими исследованиями, практика использования посторонних, чужих в качестве козлов отпущения стара как мир. Она уходит своими корнями в родоплеменное прошлое человечества. Общий враг, реальный или воображаемый, нередко служил началом, обеспечивающим единство и сплоченность племени или народа. Поэтому, если не было реального врага, который угрожал бы этому единству и сплоченности, то его, естественно, придумывали, конструировали. Его внезапное исчезновение по какой-либо причине, как правило, создает у племени, народа, страны ощущение некоей пустоты. При отсутствии реального врага его роль часто выполняет враг воображаемый. На этой основе уже в первобытную эпоху появились антитезы: «мы-они», «свои- чужие», «племя-враг племени». Показательно, что в ту эпоху человек легко убивает и даже съедает иноплеменника. В его глазах представитель другого рода, племени - это не человек, а некий нелюдь. Не случайно, что само название многих народов переводилось как «люди», противопоставляемые остальным «нелюдям», которые подлежали уничтожению. Такое положение вещей несколько изменилось лишь в период неолита и в последующие эпохи, когда взаимоотношения сначала различных племен, а потом народов были заключены в рамки определенных норм и правил. Но в целом принцип поисков и конструирования врага сохранился на все времена у всех народов. Когда в семье, коллективе, стране дела идут плохо, слишком часто появляется искушение найти виновников всех бед вовне. В качестве козлов отпущения, как правило, выступают разного рода религиозные, национальные и иные меньшинства, а на международном уровне - какое-либо иностранное государство, которое будто вынашивает планы завоевания или порабощения страны. Внешний враг в данном случае часто служит фактором, объединяющим расколотую нацию. В античной Греции внешний враг в лице Персии служил важным пропагандистским аргументом в борьбе полисов между собой. По свидетельству Фукидида, в Пелопонесской войне афиняне ссылались на свою роль защитников свободы Эллады в греко-персидских войнах, чтобы показать свое моральное превосходство над лакедемонянами. На это Гермократ Сиракузский возражал им, заявляя, что они боролись за свою независимость, а не за свободу всей Греции. Для Демосфена, Исократа и Ксенофонта также была характерна склонность объяснять распри между различными полисами вмешательством и кознями врагов всей Эллады. Если первый обвинял в этом македонского царя Филиппа, то Исократ и Ксенофонт - Персию.
С тех пор образ врага и комплекс вражеского заговора служили в качестве излюбленного аргумента всех тех, кто вступал на тропу войны. Так, во время первой мировой войны одной из попыток обоснования противоборства борющихся сторон явилась концепция столкновения несовместимых, враждебных друг другу цивилизаций или цивилизации и варварства. В 1915 г. французский философ А. Бергсон опубликовал листовку под названием «Значение войны», в которой военные усилия Германии оценивались как наступление варварства на цивилизацию, а действия союзников - как стремление разрешить проблему современного мира с помощью большей свободы, братства и справедливости. Германия, утверждал Бергсон, злоупотребила достижениями цивилизации для создания «систематического варварства» и «империи смерти».
Бергсон Анри (1859 - 1941) – французский философ,лауреат Нобелевской премии 1928 г. по литературе, труды которого были названы “благой вестью”, “бегством из темной каморки на свежий воздух”, а беспокойный взгляд на мир сохранил за его именем славу революционизирующего воздействия на философию. Существенные элементы своего “интуитивизма” он заимствовал у Шопенгауэра. Противопоставление двух форм созерцания – пространства и времени, а также противопоставление познания посредством разума и посредством интуиции, прикрепление разума к пространству, косности, мертвой природе, а интуиции – ко времени, неделимому течению и развертыванию, к чистой “длительности”, недоступной разуму – все это также невозможно без шопенгауэрского двойственного воззрения на мир как волю и представление. Точно также невозможен “жизненный порыв” Бергсона “без воли к жизни Шопенгауэра”. “Мои книги, - писал Бергсон, - всегда были выражением неудовлетворенности, протеста. Я мог написать о многом другом, но я писал, чтобы протестовать против того, что мне казалось ложным”.
В свою очередь, германский философ М. Шелер в работе «Гений войны и германская война» (Der Genius des Krieges und der deutsche Krieg) подвел своеобразную философскую базу под военную пропаганду руководства страны. В понимании Шелера война представляла собой конфликт между Россией и Европой, в котором Германия и Австрия выступали в качестве главных защитников общего европейского наследия. Шелер утверждал, что Россия представляет собой самостоятельный культурный круг (Kulturkreis), совершенно отличный от Европы, и ее экспансия на Запад означала бы конец творческого начала европейского духа. Европа оказалась ослабленной изнутри по вине Великобритании, представлявшей капиталистическую цивилизацию. Англия воплощает в себе искусственное, циничное и рациональное общество (Gesellschaft), для которого характерен утилитаризм, подрывающий высшие ценности, в противоположность германскому принципу истинной, эмоциональной, внутренней общины (Gemeinschaft). Иными словами, Шелер отвергал «научное варварство в лице капитализма и либерализма», пронизанного натурализмом и позитивизмом и не признающего этическое и духовное начала. Что касается Германии, то она, утверждал Шелер, еще сохранила антикапиталистический, героический общинный дух, который в сочетании с космополитизмом германского национального духа, ее чувством ответственности за судьбы всего человечества, побуждает ее к тому, чтобы возглавить борьбу за духовное и политическое единство Европы. В целом картине мира, разделенного на три части - монгольско-японскую империю, которая правит Востоком, отсталую в культурном отношении Российскую империю, стремящуюся к экспансии на Запад, и механическую капиталистическую Америку в качестве наследницы утилитарной Англии, - Шелер противопоставлял духовно объединенную Европу под военным руководством Германии.
Шелер Макс (1874 - 1928) – немецкий философ, ученик Эйкена и последователь Гуссерля, в годы первой мировой войны стал политиком, объявившись сначала в Женеве, а затем в Гааге. Его философское творчество выросло во многом из философии жизни Шопенгауэра и из дискуссий с ним. Шелер приписывал воле принцип слепой силы, не знающей цели, что составляет существенную часть его новой антропологии и дуалистической философии истории.
Свое наиболее законченное выражение этот подход получил в период “холодной войны”. Характер и направленность взаимоотношений между государствами во многом зависят от того, как они видят и воспринимают друг друга. От этого зависят обострение или ослабление международной напряженности, успех или неуспех переговоров об ограничении гонки вооружений и предотвращения войны. Можно сказать, что не вооружения или гонка вооружений являются причиной войны, а, наоборот, настроенность на войну ведет к гонке вооружений. Еще в 30-е годы председатель комиссии по разоружению Лиги Наций С. де Мадаряга пришел к выводу о ложности самой постановки вопроса о разоружении как средстве достижения взаимопонимания между народами. Понимаемое так разоружение, считал Мадаряга, является миражом, поскольку оно переворачивает проблему войны с ног на голову. Обосновывая свою мысль, он писал: «Народы не доверяют друг другу не потому, что они вооружены, они вооружены потому, что не доверяют друг другу. Поэтому желать разоружения до достижения минимума общего согласия по фундаментальным проблемам так же абсурдно, как и желать, чтобы люди ходили зимой голышом». В значительной степени гонка вооружений обусловлена политическими и идеологическими конфликтами и противоречиями, питающими недоверие и неприязнь народов друг к другу. И, действительно, прав психолог и публицист С. Кин, который, развивая зафиксированное в уставе ЮНЕСКО положение о том, что войны начинаются в умах людей, писал: «Сначала мы создаем образ врага. Образ предваряет оружие. Мы убиваем других мысленно, а затем изобретаем палицу или баллистические ракеты, чтобы убить их физически. Пропаганда опережает технологию». При этом архетип врага имеет много ипостасей: чужака, агрессора, иноверца, варвара, захватчика, преступника, насильника и т.д. Показав несостоятельность рационалистических доводов в пользу уменьшения риска войны, Кин утверждал, что суть дела не в рационализме и технологии, а в «ожесточении наших сердец». В период холодной войны, писал он, американцы и советские люди, поколение за поколением культивировали ненависть и дегуманизировали друг друга, в результате чего «мы, люди, стали homo hostilis, враждующим видом, животными, изобретающими врагов».
С окончанием “холодной войны” и биполярного миропорядка этот комплекс отнюдь не исчез и не может исчезнуть. В частности, в несколько модифицированной форме возродилась концепция конфликта цивилизаций. В 1993 г. известный американский политолог С. Хантингтон выступил с нашумевшей статьей «Столкновение цивилизаций?». Ее лейтмотивом был тезис о том, что, если XX столетие являлось веком столкновения идеологий, то XXI столетие станет веком столкновения цивилизаций или религий, поскольку противоречия, сложившиеся в течение столетий, «более фундаментальны, чем различия между политическими идеологиями и политическими режимами». Из этих рассуждений выводился сакраментальный вывод: «Следующая мировая война, если она разразится, будет войной между цивилизациями». Подобный прогноз был встречен весьма критически, так как современность демонстрировала отнюдь не консолидацию человечества вокруг неких “цивилизационных центров” или в рамках “культурных кругов”, а прямо противоположные тенденции. Имеет место двуединый процесс интернационализации, универсализации и глобализации, с одной стороны, и фрагментации, локализации, ренационализации, - с другой. В процессе реализации первой тенденции как раз происходит размывание культурных и цивилизационных особенностей при одновременном формировании общих для большинства стран и народов земного шара экономических и политических институтов. Суть второй тенденции состоит в возрождении национальных, этнических, местнических приверженностей внутри стран, регионов, «цивилизаций». К тому же нередко войны и конфликты оказывались и оказываются наиболее опустошительными не столько на разломах цивилизаций или между различными цивилизациями, сколько в пределах одной и той же цивилизации, одной и той же страны, одного и того же народа, между соседними, зачастую близкими по крови, культуре, языку народами. Как справедливо отмечал Г. Зиммель, «на почве родственной общности возникает более сильный антагонизм, чем между чужими. Взаимная ненависть мельчайших соседних государств, у которых вся картина мира, локальные связи и интересы необходимым образом весьма сходны и нередко должны даже совпадать, часто намного более страстна и непримирима, чем между большими нациями, пространственно и по существу совершенно чужими друг другу». Постоянные греко-персидские войны отнюдь не мешали столь частым межгреческим войнам, одной из которых явилась Пелопонесская война, блестяще описанная Фукидидом. Как свидетельствуют источники, эти войны велись с не меньшим ожесточением и свирепостью, чем войны с персами. Так было и в последующие периоды.
Как показывает исторический опыт, особой ожесточенностью характеризуются гражданские войны. По некоторым данным, в ходе тайпинского восстания в Китае, начавшегося в 1850 г. и продолжавшегося 14 лет, число погибших достигло миллионов человек. В ходе гражданской войны в США погибло около 600 тыс. человек, а в гражданской войне в нашей стране число погибших и умерших от голода и других лишений, перевалило за несколько миллионов человек. В своем исследовании войн К. Райт пришел к выводу, что из общего числа 278 войн, имевших место в период с 1480 по 1941 г., 78 (или 28%) являлись гражданскими. А в период 1800-1941 гг. одна гражданская война приходилась на три межгосударственные. По данным германских исследователей, за период с 1945 по 1985 г. в мире произошло 160 вооруженных конфликтов, из которых 151 приходится на страны третьего мира. По их подсчетам, за этот период только 26 дней мир был свободен от какого-либо конфликта. Общее число погибших в этих конфликтах составило от 25 до 35 млн. человек. Естественно, что феномен врага и отражающее его понятие не могут просто так исчезнуть, они принимают лишь новые формы. А война, как отмечал К. Шмитт, есть крайняя реализация вражды, и она представляет собой реальную возможность, «покуда смысл имеет понятие врага». Если в период глобального противостояния двух главных враждебных лагерей ответ на вопрос о взаимных врагах и друзьях считался самим собой разумеющимся, то теперь каждому участнику мирового сообщества данный вопрос придется решать в каждом конкретном случае самостоятельно и конкретно, определить собственные клише и стереотипы врагов и друзей. Это особенно верно, если учесть, что характерное для современного мира возрастание, с одной стороны, закрытости, а, с другой стороны, открытости и транспарентности, ведет к дестабилизации, фрагментации и неустойчивости, возвышению толп одиночек, новых пиратов, тоталитарных сект и банд террористов, мафии и разного рода джентльменов удачи.

Существует множество разных точек зрения о причинах и самой сути Первой мировой войны. Например, Л. Карсавин вообще не хотел понимать причины этой войны и считал, что Первая мировая война не нуждается в научном разбивании её на периоды. А психолог К. Юнг был полностью уверен, что на момент начала войны весь мир был погружен в состояние шизофрении.

Причину войны найти очень нелегко и практически невозможно, так как причина была не одна, а их было несколько. Они и послужили предлогом для развязывания конфликта. Первая мировая война началась летом 1914 г., а закончилась глубокой осенью 1918 г. Это был глобальный вооружённый конфликт, который привёл весь мир в новую эпоху.

К сожалению, это новое время характеризуется общественными забастовками и сильными потрясениями для всего общества. Раньше в СССР считалось правильным думать, что война имела империалистский и захватнический характер. В войне участвовали две группировки враждующих между собой держав - германо-австрийским блоком и союзом под названием Антанта. Именно эти две группировки пытались поделить между собой колонии, рынки сбыта, боролись за сферы влияния в других странах и из-за расстановки денежного капитала. Уже после завершения войны в Германии во многих учебниках и газетах печатали о том, что война случилась из-за враждебной политики, хитрости и коварстве России. А свою позицию Германия обозначала как доброжелательную и защитную. Помимо Германии Британия и Франция тоже перебросили всю вину за развязывания конфликта на Российскую империю. Кому была выгодна Первая мировая война?

Юрген Хольтман в своей статье пишет, что, прежде всего, война была выгодна тем людям, которые хотели бы изменить статус своей страны или же наоборот не хотели его сохранить, по его мнению, именно в этом и заключается суть первой мировой войны. В Европе война была выгодна только правящей элиты, которая находилась в Сербии. Именно они хотели присоединить к Сербии балканские славянские территории

Некоторые из этих территорий были в составе Австро-Венгрии, а некоторые считались отдельными государствами. Россия, в свою очередь, хотела взять Константинополь под свой контроль и организовать там славянскую конфедерацию. Помимо этого, России хотелось господствовать в Босфоре и Дарданеллы, а также над территориями Османской империи. Вместе с Францией Россия хотела получить главную роль на политической арене Европы. Франция стремилась заполучить сои бывшие земли - Эльзас и Лотарингию, а также установить вместе с Россией господство в Европе.

Таким образом, три большие державы - Россия, Великобритания и Англия к началу XIX века уже отклассифицировали между собой все сферы влияния. Но потом и Германия захотела тоже отхватить свой лакомый кусочек власти. Встав на «ноги» во всех отношениях (экономическом, военном), Германия захотела получить новые территории для экспорта своей продукции. Для того чтобы осуществить свой план этой стране нужно были новые колонии, которых у неё не было. Чтобы заполучить новые земли, необходимо было устроить передел всего мира.

Главные причины войны.

На протяжении всего XIX века великие державы мира осознанно шли к вооружённому конфликту. Они не собирались искать каких-либо компромиссов и идти на уступки. Для того чтобы хоть как-то предотвратить войну страны стали образовывать союзы, которые на деле оказались лишь фикцией. К этой войне были причастны два союза. Первый состоял из Германии, Австро-Венгрии, Турции, а в союз под названием Антанта входили такие страны, как: Россия, Франция, Великобритания, Сербия. Потом присоединились и другие страны, например, США и Япония. У каждой из выше перечисленных стран были свои причины для развязывания военного конфликта. Например, Германия хотела присоединить к себе новые земли и установить там свою политику.

Франция стремилась взять в свои «руки» Саарский угольный бассейн и вернуть обратно свои бывшие земли.

Австро-Венгрия хотела урегулировать территориальные споры с Сербией, Черногорией, Румынией и Россией. Помимо этого, она хотела разогнать движение, которое имело национально-освободительный характер.

Англия пыталась ликвидировать Германию, как своего давнего соперника в торговой сфере.

А у Турции Англия хотела взять все земли, в которых было много нефти. Италия хотела отхватить кусочек Балканского полуострова.

Россия стремилась подчинить себе проливы Босфор и Дарданеллы и приостановить приближающуюся революцию в России.

Поводом для начала войны было убийство австро-венгерского эрцгерцога и его жены сербским националистом. Помимо этих причин существовала ещё одна достаточно весомая причина – это выбор дальнейшего пути, по которому пошло бы все общество. В разрешении этого вопроса между собой противодействовали две точки зрения.

Многие учёные задаются вопросом, а можно ли было миновать Первую мировую войну, и в чем была суть первой мировой войны? Практически все литературные источники говорят, что да можно. Если бы все страны захотели бы решить конфликт мирным путём. Но никто из стран идти на компромисс. Больше всего выгоды от этой войны хотела получить Германия, потому что она тщательно подготавливалась и в итоге была готова для осуществления своих целей. К тому же именно эта страна приложила немало усилий для того, чтобы война началась.

Воевавшие между собой народы не понимали истинную причину конфликта между странами, потому что не разбирались в политических делах своей страны. В то время практически все население (в России) было неграмотным, не говоря уже про понимания основных причин Первой мировой войны. Некоторые письменные источники говорят, что русские выходили из окопов и здоровались за руку с немцами, потому что никто из них не понимал, для чего они воюют.

Итоги Первой мировой войны были весьма невыгодными и разрушительными для всех стран – это основная суть первой мировой войны. Этот уже никому не нужный продолжительный военный конфликт разрушил 5 самых крупных сверхдержав, включая также и Российскую империю. К великому сожалению многие страны из итогов этой войны не сделали соответствующих выводов, и буквально через пару десятков лет мир придёт к новой ещё более разрушительной войне.